не встретил меня здесь, то и не вспомнил бы… Другие достойные пассии, наверное, стоят в очереди «одежды с себя срывать»…
— И всё-таки… Как насчет объединиться без философско-поэтических изысков?
— Без философских изысков можешь пригласить меня к себе, но боюсь, что сэр Томас будет возражать.
— Сэра я беру на себя, приходи завтра вечером, буду ждать… Принеси, если можешь, почитать что-нибудь из нового. Кстати, давно не собирались у тебя. Как поживает Иосиф Михайлович?
— У меня сейчас собираться нельзя — родители еще не уехали на дачу, а об остальном расскажу завтра. Пока!
С этим обнадеживающим «пока» я толкнул дверь в кабинет Ивана Николаевича.
Здесь нужно пояснить, что двери кабинетов больших начальников были двойными. Первую дверь обычно открывала секретарша, пропуская вас ко второй двери, которую надлежало открыть самому. Двойная дверь помимо чисто утилитарной функции — предотвратить подслушивание происходящего в кабинете — играла и роль некоего двойного психологического фильтра, за которым входящий оставлял свою гордыню и все другие атрибуты завышенной самооценки. «Оставь надежду, всяк сюда входящий», — вертелась у меня в голове знаменитая надпись над вратами дантовского Ада.
На самом деле, кабинет нашего Генерального мало чем отличался от тысяч других начальственных офисов по всему гигантскому социалистическому лагерю. Огромный стол с мраморными письменными приборами, бронзовым бюстом Ленина и массой разноцветных телефонов располагался на фоне сверкавшего полированными стеклами книжного шкафа во всю стену высотой до потолка. Центральную часть шкафа занимали четыре издания полного собрания сочинений В. И. Ленина — всего около 150 томов. По количеству отпечатанных экземпляров книги Ленина занимали твердое второе место во всем мире сразу вслед за Библией. Далее в шкафу располагались два издания полного собрания сочинений К. Маркса и Ф. Энгельса — всего около 100 томов. В боковых секциях шкафа размещались все три издания Большой советской энциклопедии — всего около 150 томов. Там же хранились книги, подаренные Генеральному директору именитыми авторами и посетителями. Шкаф этот книжный открывался один раз в неделю с вполне утилитарной целью только одним человеком — уборщицей, протиравшей пыль. Несмотря на это, шкаф играл важную роль в формировании должного имиджа начальника, ибо «всяк сюда входящий» немедленно осознавал, какая бездна мудрости окружает сидящего за столом человека, на плечах каких гигантов мысли стоит тот, кому «вверено данное предприятие». Сияющие под лучами солнца из огромных окон или под светом хрустальной люстры разноцветные тома с золотым тиснением на корешках создавали величаво-оптимистический фон всему происходящему здесь. Слева от стола директора висел, как положено, цветной портрет очередного вождя в парадном маршальском мундире, увешанном от кадыка до пупка сверкающими золотом и бриллиантами орденами и геройскими звездами. Под портретом и вдоль левой стены размещались стенды с фотографиями изделий предприятия, благодарственными письмами военачальников, космонавтов и других важных особ. Выставка завершалась красивым переходящим Красным знаменем Совмина с золотыми кистями в стеклянном футляре. Справа, вдоль четырех трехстворчатых окон во всю высоту зала, располагался длиннющий стол заседаний, обитый светло-зеленым сукном. Портреты трех бородатых основоположников — Маркса, Энгельса и Ленина — висели в простенках между окнами. «Где же висел портрет четвертого основоположника — безбородого товарища Сталина, ведь простенков между окнами всего три?» — озаботился я дурацким вопросом, направляясь по длинной красно-золотистой ковровой дорожке навстречу вставшему из-за стола Ване.
В огромности кабинетов крупных начальников, равно как и в непомерно большой длине ковровой дорожки от входа до их письменного стола, есть глубокий смысл, они призваны выполнять чрезвычайно важную психологическую и воспитательную функцию. «Всяк входящий» в этот властный пантеон и «всяк идущий» долго-долго по длинной роскошной ковровой дорожке непременно должен, с одной стороны, глубоко осознать свое ничтожество перед мощью власти, а с другой — успеть сполна оценить предоставленную ему этой властью милость и понять огромность своей ответственности перед лицом, восседающим за бесконечно далеким столом…
Я в тот раз не успел «осознать и оценить», потому что Ваня встретил меня на полпути, дружески потряс руку, доверительно обнял за плечи и по-приятельски уселся напротив меня за столом для посетителей. Бесшумно, словно по телепатическому сигналу, Нина Ивановна внесла большой поднос с двумя коньячными бокалами, тарелочкой с тонко нарезанным лимоном и двумя изящными вилочками, с кофейным прибором на две персоны из тончайшего фарфора и витиеватой вазочкой с миндальными пирожными. Элегантная серебряная подставка с красивыми цветными салфетками завершала это изысканное великолепие. «Зря говорят, что у большевиков плохой вкус…» — успел я подумать.
Мы пригубили коньяка, пожевали лимон, сделали по паре глотков кофе, а я нахально съел миндальное пирожное. Ваня при этом говорил, что адмирал «конечно, наломал дров» с «Тритоном», но что теперь было бы ошибкой «давать задний ход»… Пусть, мол, Артур Олегович, как ему предписано адмиралом, занимается «рутинными испытаниями готового изделия, а тебе с Ароном Моисеевичем больше подходят новые разработки»… Когда мы вторично пригубили коньячные бокалы, Ваня поднял палец вверх и сказал загадочно и значительно: «Вашему отделу предназначено быть на острие технического прорыва, который предстоит осуществить нашему предприятию!» Я наконец проговорил: «Ваня, не тяни кота за хвост… Ни за что не поверю, что ты пригласил меня для обсуждения партийных лозунгов…»
Ваня с пониманием посмотрел мне прямо в глаза, сказал, что действительно пригласил меня не для этого, а потом… сделал совершенно ошеломительное заявление, которое, вероятно, могло бы изменить скудное течение моей жизни: «Я, Игорь, предлагаю тебе должность заместителя Генерального директора предприятия по научной работе». Потребовалось некоторое время, чтобы преодолеть вызванный этим предложением шок, и я машинально съел еще одно миндальное пирожное… Дальше последовал диалог, в котором я всячески отказывался от сделанного мне предложения, а Иван Николаевич убеждал принять его, легко опровергая мои вялые контраргументы.
— Такой должности, насколько известно, у нас не существует, — начал я с ерунды, чтобы выиграть время и прийти в себя.
— Да, правильно, ее не было, а теперь будет… У нас техническую политику определяли главные конструкторы изделий, а я считаю, что должен быть центр, формирующий общую концепцию и основные направления научной работы. Мы ведь не завод, а научно-производственное объединение. Вот этот центр я и предлагаю тебе возглавить.
— Не представляю себя в роли научного шефа, опыта маловато… Эта роль скорее подходит для АМК, с ним бы следовало поначалу посоветоваться…
— Кончай скромничать, Игорь… И хватит прятаться за спину АМК — пора тебе свою собственную научную линию проводить. Кстати, если ты еще не знаешь, Арон Моисеевич отказался от моего предложения быть замом по науке, сказал, что планирует для себя академическую карьеру.
— Ты предлагал Арону должность своего зама и он отказался?
— Да,