но, когда дело переместилось в высшие московские сферы, он вел себя осмотрительно, со своим мнением не высовывался, давая возможность всей истории самой прийти к почти очевидному финалу — назначению Ивана Николаевича Коробова на должность Генерального директора. Впрочем, подозреваю, что Ванина жена Валентина Андреевна приложила ручку к этому делу и через своих московских покровителей из органов содействовала созданию желательного для Вани антипартийного имиджа адмирала. Такой имидж, конечно, абсолютно не соответствовал действительности. Но кого интересует правда, справедливость и прочие абстрактные материи в номенклатурном клубке змей?
Последней акцией «тонущего броненосца» был приказ о передаче испытаний «Тритона» в другой отдел. Арон очень переживал по этому поводу, называл это преступным самодурством, но… почему-то не предпринял никаких ответных действий. Теперь-то понятно почему, но об этом потом… Что касается меня, то я, соглашаясь с оценкой Арона, вместе с тем был доволен таким развитием событий. Я давно уже понял, что нам с Ароном не следует сверлить дырки в парадных пиджаках, ибо награды ждут не нас в полном соответствии со знаменитой советской формулой последствий крупного государственного проекта — «наказание невиновных, награждение непричастных». В конце концов, мы, разработчики этой новой системы, свою задачу решили, выше такого творческого достижения еще никто не поднимался, а плодами этой разработки, ясное дело, будет позволено воспользоваться не нам — ведь мы в немилости у природы… Я не испытывал ни зависти, ни антипатии к тем, которые «в милости» и вследствие этого вскоре отправятся в кругосветное плавание вместо нас с Ароном, — равнодушие ко всему происходящему овладело мной.
Руководителем испытаний «Тритона» на просторах мирового океана был назначен мой приятель Артур Олегович Лановой — помните, тот, кто подарил мне в свое время монгольскую газету «СОЦИАЛИСТЕ ХУДО АЖ АХУЙ». Артур Олегович приходил к Арону Моисеевичу, в присутствии меня и Гуревича деликатно оправдывался: он никакого отношения к подготовке приказа Шихина не имеет, сожалеет о таком повороте дела, тем более что из-за этого откладывается защита его докторской диссертации, но… ничего не поделаешь — он вынужден подчиниться приказу начальства и рассчитывает на наше содействие… Арон обещал Артуру помощь, сказал, кивнув на нас с Валерием, что Уваров и Гуревич помогут по всем вопросам, даже утешал Артура, что, мол, докторская диссертация только выиграет от его участия в столь важных испытаниях — в общем, проявлял евангельское всепрощение и смирение. Мы с Валерием молчали. Когда Артур ушел, Арон сказал с мрачным видом: «Ну, что молчите? Не вздумайте саботировать помощь Артуру Олеговичу… Мы заинтересованы, чтобы испытания прошли успешно». Гуревич промолчал, а я ответил: «Не собираюсь ничего саботировать, но и надрываться ради них не буду. Пусть сами разбираются в технике, которую согласились испытывать. Кстати, чем глубже самостоятельно вникнут в алгоритмы работы системы, тем больше шансов на успех испытаний. Придется начальникам еще малость подождать — сами виноваты».
Никаких торжественных собраний по поводу ухода Митрофана Тимофеевича на «заслуженный отдых» не проводилось. «Вверенное ему предприятие», как любил говорить адмирал, было теперь на плохом счету у начальства, которому подвернулся удобный случай свалить все неудачи на бывшего Генерального директора. Никто из руководства не желал хотя бы поблагодарить новоявленного пенсионера за многолетнюю службу — традиционное совковое хамство. Митрофан Тимофеевич покинул свой кабинет незаметно и словно исчез из жизни. Арон рассказывал потом, что однажды случайно встретил адмирала — осунувшегося и какого-то пришибленного — в коридоре Дома ученых. Бросился к нему, обнял за плечи: «Митрофан Тимофеевич, здравствуйте! Как вы?» Адмирал вяло ответил: «Спасибо, Арон Моисеевич, что признали» — и мелко заторопился вдоль стеночки… Митрофан Тимофеевич был из непригодных для пенсионного существования — оказавшись не у дел, такие быстро хиреют… Рассказывали, что он в скором времени умер.
Иван Николаевич въехал в кабинет Генерального директора без помпы, так же тихо, как Митрофан Тимофеевич из него выехал, даже мебель не поменял, как это обычно принято у начальства. Приказы бывшего изменять не спешил, никого не стал увольнять или перемещать, даже адмиральскую секретаршу Нину Ивановну оставил при себе, а Екатерину Васильевну — при парткоме. Вообще демонстрировал новый стиль руководства, при котором абсолютная диктатура партии якобы сочетается с демократичной поддержкой творческой инициативы сотрудников. На презентацию нового Генерального директора из Москвы приехал заместитель министра. Он говорил, что разработка и внедрение ряда образцов новой техники непозволительно задерживаются, что многие изделия предприятия не соответствуют современным требованиям обороны страны, а «некоторые разработки, чего греха таить, отстают по своему техническому уровню от зарубежных образцов». Замминистра завершил свою речь мощным аккордом: «Товарищи, министерство намеренно сосредоточило под началом вашего Генерального директора огромный творческий и производственный коллектив, насчитывающий вместе со смежниками десятки тысяч сотрудников — это большое доверие, но и серьезная ответственность. Партия и правительство ожидают от вашего коллектива неукоснительного выполнения в срок производственных планов, решительного преодоления отставания в тех областях оборонной техники, которые вверены вам и лично вашему новому Генеральному директору Ивану Николаевич Коробову». Ваня в своей «инаугурационной» речи заявил, что коллектив предприятия вполне способен не просто преодолеть имеющееся отставание в разработке новых образцов оборонной техники, но и совершить решительный прорыв — достигнуть показателей, еще неизвестных в мировой технике. Слово «прорыв» Ваня повторил несколько раз в словесных сочетаниях, включавших всевозможные упоминания партии и правительства, — он явно обозначал этим ключевым словом свою новую техническую и партийную политику на предприятии.
Я слушал вполуха все эти возвышенные заклинания, а сам думал, что немногим в зале известна поразительная по своему драматизму и удивительная во всех отношениях история темного деревенского парнишки, топтавшего когда-то грязь деревни Щелино привязанными к валенкам старыми галошами, а ныне ставшего Генеральным директором крупнейшего Научно-производственного объединения общего приборостроения — властителем многотысячного коллектива, важным начальником, которому личный шофер подает по утрам сверкающий никелем роскошный черный лимузин «Чайка». Это сюжет из сказочных русских былин или воплощение знаменитой американской мечты? Американская мечта — «сделать самого себя», то есть самостоятельно раскрыть свой талант, добиться успеха и процветания в жизни путем упорного, сколь угодно тяжкого труда… Разве это не есть путь восхождения Ивана Николаевича? Что-то, однако, мешало принять в данном случае модель «американской мечты». Где здесь особый талант… какая такая самостоятельность, да и «тяжкий труд» как-то не рифмовался с Ваниной партийной карьерой… Успех, правда, налицо… Сумеет ли Ваня развить его или хотя бы удержать? Знаю — у него нет технических идей для заявленного во всеуслышание «прорыва», но, может быть, он сумеет собрать талантливую команду с идеями… Скорее всего, у него ничего с «прорывом» не получится — уровень