детали процедуры смены начальства я узнал, конечно же, от Екатерины Васильевны. В то время Катя зачастила ко мне на квартиру в рабочее время, вынуждая придумывать совещания у смежников, поиски материалов в библиотеке Академии наук и прочие благоглупости… С неожиданной откровенностью она говорила мне о своих семейных проблемах: Сева начал выпивать, и это обострило его и без того тяжелые отношения с тещей. В те дни Катя сама коснулась прежде запретной темы — нашего сына, которого я не имел права даже видеть. Витя через год должен был пойти в первый класс. «У него глаза голубовато-серые, как у тебя, — вдруг сказала она, а потом добавила: — Слава богу, у меня тоже серые, а то ведь у Севы карие». Я спросил: «Мама знает?…» Катя ответила куда-то в сторону, что нет, не знает, и заторопилась — Иван Николаевич просил срочно подготовить личные дела своих возможных преемников в парткоме. Я подумал, что мне тоже не следовало бы злоупотреблять хорошим отношением Арона. Впрочем, на фоне царившего в то время в ящике безваттного и неконструктивного всеобщего разгильдяйства наши с Катенышем «академические занятия» проходили бурно и продуктивно — во всяком случае, я всё время был в курсе текущих дел на вершине институтского Олимпа. Арон удивлялся моей осведомленности, но делал вид, что ничего не знает об источнике, — я, конечно, был благодарен ему за то, что он смотрел сквозь пальцы на мои отлучки, после которых степень информационной энтропии «неожиданно» и резко снижалась…
Адмирала сняли с должности с тяжеловесной формулировкой — «за срыв установленного правительством срока испытаний оборонного изделия, явившийся следствием допущенных ошибок в кадровой политике и организации подготовки испытаний», то есть в переводе с номенклатурного на русский — за назначение руководителями испытаний заведомо невыездного еврея Кацеленбойгена и безответственного беспартийного Уварова. Впрочем, мы с Ароном были, скорее, поводом, а не причиной увольнения адмирала, — лишь всем видимой вершиной айсберга. Как рассказывала мне Катя, в райкоме и горкоме давно недовольны Шихиным — он, по их высокопартийному мнению, недостаточно управляем и «много о себе воображает», полагаясь на свои московские связи.
Взять хотя бы эту историю с картошкой… Инструктор райкома, молодая ответственная дама «себе на уме», звонит Шихину и вежливо ему предлагает выделить дополнительных сотрудников на уборку картофеля, который вот-вот сгниет на ленинградских полях под проливным дождем. А Митрофан Тимофеевич вместо того, чтобы немедленно приступить к исполнению ответственного задания партии, которая, как известно, есть наш ум и всё прочее, приводит саботажные отговорки и позволяет себе шуточки типа «бросим на полигонах стрелять, пойдем там картошку собирать»… Да еще вопросы провокационные начинает задавать — мол, а кто будет обороной родины заниматься? Ситуация далее обостряется тем пикантным обстоятельством, что райкомовская милая дамочка прежде работала комсомольским секретарем у Митрофана Тимофеевича и, согласно злоязычным сплетням, не иначе как благодаря его отнюдь не бескорыстной протекции очутилась в самом Райкоме. В итоге адмирал разговаривает с инструктором Райкома руководящей партии в грубовато-ернической форме, позволяя себе намеки на прошлые совместные радости… А на мягкие замечания о недопонимании им важности своевременного сбора картошки на данном этапе развития социалистического сельского хозяйства отвечает бесцеремонно, что он своих матросов бросал на фронт борьбы за картошку еще в те далекие времена, когда дама еще под стол пешком ходила. Короче: дама после разговора с адмиралом идет к своему начальнику, который есть сам Первый Секретарь райкома КПСС, и докладывает, что коммунист товарищ Шихин не понимает политику партии и, более того, противопоставляет ей, партии, свои узковедомственные интересы. Секретарь райкома вызывает на ковер Секретаря парткома предприятия Ивана Николаевича, а тот окончательно топит Митрофана Тимофеевича — дескать, он, И. Н. Коробов, лично и неоднократно указывал Генеральному на важность борьбы за выполнение плана по сбору картофеля, равно как и на то серьезнейшее обстоятельство, что трудовой энтузиазм научных сотрудников и инженеров предприятия на совхозных и колхозных полях нужно и вполне можно совместить с выполнением и перевыполнением планов по разработке новейших образцов техники для обороны страны! После этого Первый Секретарь райкома звонит Второму Секретарю горкома с жалобой на систематическое игнорирование коммунистом Шихиным партийных распоряжений, и Секретарь горкома проставляет в соответствующей графе личного дела номенклатурного работника М. Т. Шихина очередную галочку с указанием даты и сути поступившей жалобы, чтобы потом, когда дело на этого «неприкасаемого и непотопляемого» вполне созреет, никто не обвинил бы его, Секретаря горкома, в отсутствии бдительности…
Неужели адмирал не понимал, что гребет против течения? Митрофан Тимофеевич принадлежал к послевоенной когорте партийцев-хозяйственников высшего уровня, от которых зависели реальные проекты и фактическая реализация производственных планов страны — они считали себя непотопляемыми броненосцами, на палубах которых держится всё остальное, включая всевозможные идеологические надстройки. Партия, конечно, самое-самое главное! Но парткомы, райкомы и прочее — это всё, с точки зрения «броненосцев», нужно по преимуществу для партсобраний, политсеминаров, стенгазет, партвзысканий и первомайских демонстраций трудящихся, а к реальным производственным делам всё это касательства не имеет… Ошиблись, однако, митрофаны тимофеевичи, недооценили партию, прозевали тот исторический момент, когда она решила всё под себя подмять, в том числе и замшелых «броненосцев». Когда Митрофан Тимофеевич это понял и оценил масштаб грозящих ему неприятностей, было поздно — материал на него уже ушел в соответствующие московские инстанции и вышел за рамки местных интриг. «Врагу не сдается наш гордый „Варяг“» — адмирал поехал в Москву, где у него были высокопоставленные приятели на самой Старой площади. Узнав от них о скверном состоянии своих дел, он решил пойти ва-банк и попросил приятелей организовать ему встречу с самим Генеральным секретарем ЦК КПСС. Дело в том, что во время войны Митрофан Тимофеевич, будучи политруком на Черноморском флоте, пересекался с будущим Генсеком — тоже политруком — на Малой земле, а потом даже оказался свидетелем шалостей последнего с машинистками и связистками в штабе армии, так что после войны они некоторое время обменивались веселыми дружескими поздравительными открытками ко Дню Победы и 7 ноября. Короче говоря, Митрофан Тимофеевич рассчитывал на содействие своего фронтового приятеля, ныне ставшего трижды Героем Советского Союза и «выдающимся деятелем мирового коммунистического движения». Он несколько раз возвращался в Москву, подолгу сидел в приемных своих бывших приятелей, которые, в конце концов, прямо сказали, что Генсек не может его принять по причине большой занятости — это был для адмирала окончательный и скандальный отлуп.
Роль Ивана Николаевича в падении адмирала прорисовывалась неотчетливо — Екатерина Васильевна говорила об этом неохотно. Конечно, на уровне местных партийных властей Ваня сделал всё возможное для затопления «броненосца»,