Читать интересную книгу Развилки истории. Развилки судеб - Григорий Ильич Казакевич

зла. И встречают его охранители — торжественно, словно бога, и склоняются перед ним — а потом поят травами. И он засыпает. Теряет сознание — иначе б не выдержал боли. Что усмехаешься? Да, и не от таких ран умирают — ты обучался медицине, знаешь. Но ни один из четырёх не умер — таково, видно, действие Книги. Да, и потом просыпается — в мешке. И ему дают Книгу. Листают её перед ним, сами не глядя. Рассказывают: один попытался взглянуть — и тут же получил стрелу в спину. А потом его съели — каннибалы, что ж делать? Ученику тоже дают прочесть Книгу — всю, кроме страницы про духов. И он понимает, какая тут мудрость, — но тут же всё забывает — так уж устроена Книга. Но знает — не успокоится, пока не прочтёт всю. И отправляется искать ученика — чтоб не пропало знание. Я нашёл тебя. Думай — ты можешь отказаться». Он ушел вглубь пещеры и завозился, устраиваясь спать, — уже наступила ночь. Я тоже лёг, закинув руки за голову, и смотрел в потолок — но не видел ничего, даже тьмы. Мешки стояли перед глазами — мешки! И головы торчали из них, и плакали, и молили о смерти — но бесстрастные лица индейцев были вокруг. А порою страж тряс мешок, и болталась голова — беспомощно и жалко, и брызги слёз капали на землю, образуя таинственные знаки. Безумцы! Подвергнуть себя такой пытке — пожизненной, нескончаемой пытке! Висят умнейшие люди — напротив друг друга — и слова не могут сказать, и ещё больше от этого их одиночество. И себя я представил в мешке, и в страхе ощупывал свои руки и ноги, желая убедиться, что они на месте — а потом засыпал — на мгновение — и просыпался, и вскрикивал — слава богу, я мог кричать — и снова ощупывал себя. Так прошла ночь — страшная ночь, но не самая страшная в моей жизни. Наутро Рамирес увидел меня — и всё понял. Он мог бы не задавать вопрос, но всё же задал — и ответом было: «Нет». Он был молчалив в этот день, да и мне не очень-то хотелось разговаривать. Так что славная идиллия получилась у нас на этом тёплом острове, под лёгкое журчание источника. И новая ночь, и опять — мешки. И головы. И имя снилось мне — семнадцатое имя, неведомое, но страшное. Оно было везде — и нигде, оно было ничем — и всем. В каждом слове скрывалось оно, и безъязыкие головы пытались шепнуть его, и гримасы искажали их лица — чудовищные гримасы, недоступные человеческому воображению. И к моему уху тянулись их губы — запёкшиеся и алчные — то ли шепнуть хотят, то ли вцепиться. И шарахался я от них, а они приближались — всё ближе, ковыляя в своих мешках, и тянулись ко мне, и смеялись — беззвучно и мерзко. И губы их шевелились, как громадные червяки, извивающиеся на бледных, измождённых лицах, — и уже склизко и влажно касались меня. И руки мои метались, отшвыривая их прочь, от себя, подальше — и я просыпался, кричал — и видел пещеру и тёмный свод над головой — и засыпал. Где сон, где явь — я не знал. Пещера — или хижина, и я в мешке и нечем шевелить — и тут ощущал я свои руки — и кошмар исчезал ненадолго. Так промучился я эту ночь. А проснувшись — не увидел Рамиреса. И никогда больше не видел. Лишь следы. К берегу они вели и обрывались там. Неужто он бросился в воду — как я когда-то два дня назад? Но зачем? Ведь надежда была — что подберёт нас корабль, и вернётся он к своим мудрецам. Без меня — но найдёт другого. Корабль? Я вгляделся в пространство. Лёгкое облачко плыло вдали — на горизонте. Облачко — или корабль — паруса? Неужто здесь было судно, и Рамирес уплыл — один? Да, возможно. И он был прав. Наверное, понял, что я буду мешать ему — нельзя допустить, чтоб такой человек превратился в обрубок, висящий в мешке! И потому он уплыл — без меня. И не сказал, что на острове есть ещё человек. Он был прав, и я на него не в обиде. И я долго кричал вслед уплывавшему облачку — но бесполезно. Как-то прошёл этот день. А потом была ночь — страшная ночь — самая страшная в моей жизни. Головы — да! Но мне снилась и Книга. Мудрость веков была в ней — та, о которой мечтал я всю жизнь, та, которую хотел я познать. Но упустил — навсегда. Искать крохи, когда потеряно целое, — зачем? И в эту ночь я видел всю свою жизнь — ту, какой она стала. Ни смысла больше в ней не было, ни цели — ничего. А что может быть страшнее? Через два дня корабль снял меня с острова. Я пытался найти Рамиреса, наводил справки — но бесполезно. А потом перестал. Ну, спасибо, сынок, что поставил стаканчик старому человеку. Ну, это за здоровье Рамиреса! А этот — за обрубки в мешках — забавно, а? Ха-ха! Ну а ещё? Не угостишь? Жадный ты, сынок, — ну, пойду к другим — надо же выпить за Книгу!

1–2.12.1994

Опубликовано: «Книжное обозрение»,

№ 1, 2 января 1996 г., с. 8–9.

Стремление

Стремление

«Я, Дитрих фон … смиренный раб божий, комтур замка…, свидетельствую: нами был найден и выкуплен Зигфрид фон …, орденский брат, долгие годы пробывший в плену в Тартарии и более дальних таинственных землях Востока. Зигфрид фон … известен как доблестный рыцарь, свершивший много деяний во славу Бога и на благо Ордена, и Орден не поскупился на выкуп. Говорили — его не хотят выпускать, и брехливый посланец посмел намекнуть, что сам Зигфрид не хочет — и я чуть мечом не вогнал в его пасть извергнутую им клевету — но сумел удержаться, хотя каюсь за греховные помыслы. Но деньги делают всё — слава Богу, сейчас ради благого дела — и доблестный брат был доставлен в наш замок. И светел нам показался облик его, хоть изнурён годами неволи и тяжестью плена. А слова оказались не светлы, и, услышав безумные речи, я не дал ему сеять соблазн среди братьев, поместил в потаённую келью угловой башни