— Ну что вы решили?
— Положительно, — говорю, а у самой даже уши красные от стыда.
Он тоже весь вспыхнул:
— Боялся спросить. Вдруг откажешь!
И ушел на работу. Вечером вернулся, а я собралась уходить. К тому времени я жила уже не в общежитии. Варвара Ивановна устроила меня на Самотеке, сняла угол у женщины, которая приходила к Буденным делать генеральные уборки.
Семен Михайлович говорит:
— Оставайтесь в доме. Нечего бегать по самотекам. Вы теперь тут хозяйка.
Он от стеснения мне сначала то «ты», то «вы» говорил. А я так вообще долго еще звала его Семеном Михайловичем и на «вы».
Он сердился:
— Я твой муж, а Семен Михайлович на коне сидит.
Зажили мы с ним как-то сразу очень хорошо и дружно. Он так радовался, что рождались дети. У него с теми женами дети не получались, и он думал — в нем причина.
13 августа 1938 года появился на свет Сережа.
6 сентября 1939 года родилась Ниночка.
Я бросила институт. Очень жалко было бросать. И Семен Михайлович жалел, но и детей на нянек бросать не хотелось.
— Ты уж воспитывай ребят, а я буду платить тебе стипендию, — говорил мне Семен Михайлович.
Третий наш сын, Миша, родился в 1944 году.
Варвара Ивановна еще некоторое время жила с нами, а потом уехала в Ленинград к сестре. Семен Михайлович помог ей получить там квартиру. Сложное это было чувство: ее дочь — жена Семена Михайловича — в тюрьме, она сама меня выдала за него, на ее глазах наше счастье проходит, понимаете?
Жили мы с ним душа в душу с первого дня до последнего. Ни разу не ссорились. В детях он души не чаял. Самое любимое занятие для детей было: утром или вечером забраться к нему в постель, полежать, побарахтаться. Обычно он начинал что-то рассказывать и обрывал, просил их продолжать рассказ — кто как умеет.
Я с тех пор не работала. Правда, много разных курсов окончила: и курсы английского языка, и пчеловодства, и огородничества. И вышивать на швейной машине научилась. Все домоводческие дела освоила.
От общества кремлевского он меня всегда прятал. Боялся потерять. Иногда он говорил: «Как ты не побоялась пойти за меня, я такой был невезучий: одна жена застрелилась, другая в тюрьму села».
Мы и квартиру поменяли, чтобы ему напоминаний каждый день не было.
Боялся, как бы со мной чего не случилось. И все же взял меня впервые на правительственный прием по случаю Октябрьских праздников. Сначала, пока прием не начался, Семен Михайлович меня со всеми знакомил, я стеснялась, что молодая. Потом его в президиум взяли, я осталась рядом с Ашхен Микоян, она надо мной шефство взяла. Была она хорошая мать и хозяйка дома. С остальными женщинами — Жемчужиной-Молотовой, Ворошиловой, Каганович — я не сошлась. Они были намного старше меня, деловые, начальницы у себя в учреждениях, а я девчонка. На тридцать три года моложе мужа. И бывшая жена его в тюрьме. Как-то все казалось мне неловко. И вообще, больше общалась с женами военачальников.
…Поженившись, поехали мы с Семеном Михайловичем к моим родителям. Первый раз они пришли к нам в правительственный вагон. Отец потом рассказывал, что очень было неловко идти, давил на него авторитет Буденного, а как вошел, протянул руку, заговорили, так показалось ему, что всегда знал он Семена Михайловича. Родителей своих я, когда родился первый ребенок, перевезла в Москву, и с тех пор мы все вместе жили. С нами жила и мать Семена Михайловича, Маланья Никитична.
…Что помню и знаю из прошлого? Да разное.
Например, когда в 1938 году стали сажать в тюрьму начальников конных заводов, а они были в основном заслуженные люди, революционные бойцы, Семен Михайлович пошел к Ворошилову защищать их, тот послал его к Сталину. Семен Михайлович рассказывал, как он прямо в лицо Сталину сказал:
— Сегодня сажают тех, кто защищал революцию. Значит, надо сажать и меня. И вас.
Сталин ответил:
— Ты, Семен, совсем с ума сошел.
Помню в войну, когда Берия без ведома Семена Михайловича стал на Северном Кавказе по своему усмотрению переставлять воинские части, Семен Михайлович разозлился и пошел к Сталину, тот не поддержал Семена Михайловича:
— Берия сам кавказец, ему лучше знать, как расставлять части на Кавказе.
— Но ведь Берия не военный человек, а чекист, — возражал Семен Михайлович. — Это не одно и то же.
Прятал меня, прятал. Однажды, после войны было, взял меня на правительственный прием и отошел куда-то в сторону. Я осталась рядом с Громовыми. И тут, как нарочно, подошел ко мне Сталин. Может, он издали увидел, что одна женщина сидит.
В Георгиевском зале Кремля были расставлены столы, и он любил в конце приема обходить гостей с рюмочкой, разговаривать.
Сталин остановился за моей спиной:
— А я вас не знаю.
— Буденная.
— Вот оно что! Где Семен Михайлович? А, вон он, с рабочим классом общается? Мы все ему по-хорошему завидуем, что у него такая дружная семья.
А у меня сердце в пятках.
Новый год подошел, по традиции члены правительства и военачальники встречали его со Сталиным, а после двух ночи приезжали к нам, на дачу. Я всего наготовила. Встретили мы с женами и детьми Новый год, а потом мужчины подъехали. Гляжу, мой Семен Михайлович идет с огромным букетом цветов.
— Сталин прислал. Сказал: «Передай цветы жене. Вы тут со мной, а жены одни. Наверно, сердятся на меня».
Семен Михайлович был очень добрый человек, всем старался помочь, когда к нему обращались. И любовь народа испытал. Мы с ним, бывало, в Кисловодске на отдыхе ходили на Малое и Большое Седло — так толпы за ними шли. Можно было подумать, что митинг какой. Вопросы, ответы, споры. Все хотели рядом с ним побыть, и я старалась дать место, отойти.
Наш врач увидел, что Семену Михайловичу проходу не дают, велел поменять время прогулок. Люди узнали и опять с нами стали ходить.
Моя жизнь с ним очень была счастливая.
Мария Васильевна протягивает листок из тетрадки, на нем карандашом, крупным, разборчивым почерком, представьте себе, без единой грамматической ошибки написано письмо:
«Здравствуй, дорогая моя мамулька!
Получил твое письмо и вспомнил 20 сентября, которое нас связало на всю жизнь. Мне кажется, что мы с тобой с детства вместе росли и живем до настоящего времени. Люблю я тебя беспредельно и до конца моего последнего удара сердца буду любить. Ты у меня самое любимое в жизни существо, ты, которая принесла счастье — это наших родных деточек. Думаю, что все кончается хорошо, и мы снова будем вместе. Передай привет маме, Маланье Никитичне и всем нашим. Крепко целую Сережу и Ниночку. Желаю вам всем счастья и здоровья. Привет тебе, моя родная, крепко тебя целую, твой Семен.
19 сентября 1941 года».
— Он много в любви не объяснялся, — говорит Мария Васильевна, но однажды сказал мне: «Спасибо тебе, Мария, ты мне продлила жизнь, создала семью. Мне после работы домой хочется. Я всю жизнь мечтал с детьми возиться».
А мне думалось — на чужом несчастье я свое счастье выстроила. Не посадили бы Ольгу в тюрьму, ничего бы не было, ни семьи нашей, ни троих детей.
Маланья Никитична, мама Семена Михайловича, и его сестра Татьяна Михайловна жили с нами — и в Москве, и в эвакуации. Жили мы все дружно. Маланья Никитична все конца войны ждала:
«Хоть бы дожить до конца войны, а то умрешь и будешь думать, чем же война кончилась».
Дачами государственными мы не всегда пользовались — Семен Михайлович свою купил, в Баковке. Он сказал мне: «Детей много. Я тебя старше — нужно свое иметь. Если со мной что случится, вас с государственной дачи в двадцать четыре часа выселят».
* * *
За спиной Марии Васильевны, сидящей против меня, как бы охраняя ее, висит огромный, во всю стену, семейный портрет, выполненный в традициях печально известного стиля социалистического реализма. Кто знает, как через три-четыре века будет выглядеть этот портрет? Может, его с работами Веласкеса сравнивать будут? Мне же в сегодняшние дни он представляется точным совпадением со сталинским временем: самоутвердительным, жестким, парадным. Семен Михайлович, статный и бравый, со своими прославленными усами, и Мария Васильевна, пышная, в темном платье с небольшим стоячим воротничком и глубоким вырезом по моде начала пятидесятых годов, слегка отдающей стилем «а-ля Мария Стюарт». Мария Васильевна кажется на портрете едва ли не ровесницей мужа: художник не ее состарил, а его подмолодил. Они сидят окруженные безликими детьми, чьи характеры, видимо, не слишком интересовали художника, сконцентрированного на вельможной паре: храбром рубаке, донском казаке Семене Буденном, и Золушке из Курска, волею судьбы ставшей подругой его жизни.
— Мария Васильевна, — набравшись духу, спрашиваю я, ибо не могу уйти, не связав все узелки этой жизни, — скажите, вас не обижает, когда сегодня вы читаете нелестные отзывы о Семене Михайловиче?