священнику.
Вивьен едва не опешил от ее напора, однако быстро взял себя в руки и даже сумел не выдать своего смятения.
– Если вы поклянетесь именем Господа, что никто и никогда не узнает о нашем с вами разговоре.
Жозефина мстительно усмехнулась.
– Я берегла эту историю много лет. Сберегу и дальше, зная, что справедливость восторжествует. Я, Жозефина Байль, клянусь вам именем Господа: никто и никогда не узнает о нашем разговоре. Я унесу его с собой в могилу.
Вивьен вздохнул.
– Вы были правы, мадам Байль. Я инквизитор.
– Тогда слушайте, господин инквизитор. – В ее голосе послышалась воинственная улыбка. – Я передам вам все, что узнала перед смертью своей дочери. После того, что случилось с этими семьями… после того, как этот проклятый еретик сбежал, оставив ей лишь свою ненависть, Люси угасла: перестала есть, потеряла сон и вскоре умерла, не выдержав груза горя и вины, которые почему-то испытывала по отношению к этому мерзкому богопротивному юнцу.
Вивьен сосредоточился на рассказе женщины.
– Кем он был? Ансель.
– Сыном кузнеца, который относился к своему оружию, как к искусству. Он делал воистину прекрасные вещи, как и его отец и отец его отца. При этом он умел обращаться с оружием и учил этому сына – не ради боев, но ради умения показать красоту своих творений. Эти творения дали имя его семье. При этом глава семейства был против, чтобы его творения использовали во зло. Катары, – Жозефина усмехнулась, – были странными людьми.
– Имя, которое оружие дало семье… как оно звучало?
– Асье[3], – полным горечи голосом отозвалась Жозефина. – Вашего еретика, как бы он ни называл себя сейчас, раньше звали Ансель Асье.
***
Каркассон, Нижний Город, Франция
Год 1328 от Рождества Христова
Люси Байль с трепещущим сердцем шла по мосту через реку Од. Она старалась не бежать, хотя невольно шла все быстрее, и ноги ее были готовы оторваться от земли.
«Если б только тюрьма моего тела отпустила ангела, томящегося внутри, я бы смогла взлететь подобно птицам и воспарить над облаками!» – думала она, вспоминая слова человека, от одной мысли о котором сердце ее начинало биться чаще.
И ведь Люси искренне верила, что в ее душе действительно живет ангел. Сейчас она отчетливо чувствовала его: слишком уж хорошо ей было от предвкушения скорой встречи, слишком легко, чтобы помнить о том, что земля, по которой она ходит – есть творение злого Бога сатаны, земной ад, в который люди будут возвращаться снова и снова, пока не очистятся от грехов.
В обычной жизни Люси не слишком тяготилась этой мыслью. Но существовал ангел, который, казалось, никогда не забывал о том, что живет в аду, и, видит Бог, для него телесная темница была куда теснее, чем для души Люси Байль. Ему не позволяли забывать о тяжести земного пленения. Наверное, таково было бремя «старшего сына» [4] при священнике тайной церкви добрых людей. Когда-то он говорил, что как только священник умрет, именно ему предстоит занять его место. Стать совершенным. Он говорил об этом с какой-то тягучей печалью, хотя Люси, слушая его, гордилась его достижениями. Она старалась походить на него в сдержанности, смирении и доброте, хотя на деле не думала, что когда-либо – даже если вступит в общину добрых христиан – сможет достичь в этой церкви высот, которые были уготованы Анселю Асье.
Ансель…
Сколько времени они провели вместе! Сколько прекрасных дней! Люси казалось, что невозможно перечесть их все. Во время этих встреч он доверял ей тайны, которые слышал от своих единоверцев, вынужденных скрываться от жестокого преследования инквизиции. Очень осторожно Ансель рассказывал, во что он верит, и Люси искренне поражалась тому, как стройно звучала его речь. Она задавала ему вопросы, а он улыбался ей и говорил, что евангелист Иоанн спрашивал то же самое у Иисуса Христа во время Тайной Вечери.
Он рассказывал все больше и больше, пока вдруг не спросил ее, верит ли она ему. И тогда Люси с замиранием сердца ответила «да». Он попросил ее об осторожности и о том, чтобы она ни с кем кроме него не говорила об этом. Она поклялась, что не станет, и он почти с мольбой попросил ее никогда не давать клятв, потому что Иисус запрещал это делать , на что она также ответила робким согласием и больше никогда не клялась.
Люси таяла от удивительно прекрасных и возвышенных богословских речей русоволосого юноши, отличавшегося худобой и одновременной крепостью тела. Когда он говорил о своей вере, в его глазах горел живой огонь, и в эти минуты Люси казалось, что он был нечеловечески красив.
Но лишь богословские его измышления и те, что касались иных культур, изобиловали возвышенностью и одухотворенностью. Люси видела, как он мрачнел, стоило ей спросить о его обычной жизни. Ансель всегда хотел скрыть эту перемену, но ему никогда не удавалось сделать это достаточно искусно, чтобы Люси перестала ее замечать.
Он не сразу рассказал ей о том, как сам стал добрым христианином. Лишь со временем, когда понемногу начал доверять ей – не только как ученице, но и как человеку – он начал приоткрывать завесу тайны, коей окутывал свою семью, и Люси сокрушенно слушала о том, как, обратившись в веру добрых христиан, его родители начали смотреть на него, как на плод греха. Добрые христиане верили, что, рождая на свет ребенка, они лишь позволяют еще одному ангелу попасть в плотскую темницу тела, обрекая его тем самым на муки земного ада и на вечное сражение с искушением творца злого материального мира – сатаны. Родители Анселя, уверовав в это учение почти десять лет тому назад, резко изменили отношение к сыну, и он запомнил эту перемену навсегда. Ансель теперь почти постоянно видел в их глазах раскаяние за то, что он имел несчастье родиться.
– Они, – с явной неохотой заговорил он, когда Люси все же добилась от него ответов, – будто одновременно любят мою душу, ненавидят мое тело и стыдятся того, что я вообще появился на свет. Они смотрят на меня с чувством вины, но одновременно осуждают меня самого. И оттого, что я уверен в справедливости этих осуждений, это еще тяжелее выносить…
После этих слов его спина неестественно сгорбилась под грузом испытываемых чувств, а Люси побоялась даже положить ему руку на плечо, считая, что может оскорбить его своим прикосновением.
– Но ведь Господь – добрый Господь – Он любит тебя, – однажды попыталась поддержать она, как умела. – И он обязательно примет тебя.