они же… как-то не очень детей заводили. А если и заводили, это у них считалось… дурным тоном или что-то вроде того.
Вивьен непонимающе прищурился, хотя и был осведомлен, что в катарском учении рождение ребенка считалось насильственным заточением ангельской души в человеческое тело и обречением ее на пребывание в земном аду.
– Отчего так?
– Да черт их знает, – буркнул Ив.
– Не положено им было. Кто ж их разберет, почему! Еретики же…
Вивьен вновь кивнул. Он понимал, что, если станет расспрашивать дальше, вызовет подозрения, а этого он не хотел. Вскоре распрощавшись с Ивом и Мартеном, он покинул таверну и дошел до берега реки Од и устало всмотрелся в ее темные воды.
«Бесполезно», – устало подумал он. – «Я не смогу узнать ничего об Анселе, не называя его имя. А если назову, это вызовет вопросы, привлечет внимание. Как? Господи, как мне выяснить правду?»
Он поднял глаза к потемневшему небу, будто ждал знака свыше. Лишь тогда он услышал за собой шаги и резко развернулся. Впотьмах к нему неспешно приближалась чья-то фигура – судя по сложению, женская. Вивьен прищурился. Незнакомка и не думала останавливаться. Она шла уверенно и явно направлялась к нему.
– Кто вы? – строго спросил Вивьен, невольно принимая оборонительную стойку на случай, если эта женщина решит на него напасть.
– То же самое могу спросить у вас, – с южным выговором отозвалась женщина. – Я слышала ваш разговор. Вы интересовались катарами. Почему? Кто вы такой? Вы ведь явно чужак. Вы не отсюда.
Сердце Вивьена – и без того бьющееся учащенно – теперь и вовсе пустилось вскачь. Он не нашел ничего лучше, кроме как представиться именем, данным ему при крещении.
– Меня зовут брат Бенедикт. Я послушник-доминиканец. Странствую по стране…
– Неспокойное время для странствий вы выбрали, брат Бенедикт. – В голосе женщины послышалась усмешка. – Война ведь.
– Мне помогает Господь, – отозвался Вивьен.
– Ну, разумеется, – склонила голову женщина. Он не мог впотьмах рассмотреть ее лицо, но по голосу сделал вывод, что ей около пятидесяти лет, может, больше. – Так отчего вы заинтересовались катарами?
Вивьен нахмурился.
– Я лишь спрашивал о разрушенных домах, мадам, – смиренно произнес он.
– И за весь разговор это было единственное, на чем вы заострили свое внимание. Я хочу знать, почему.
– Сначала объясните, почему это интересует вас, – покачал головой Вивьен.
– Вы явно что-то скрываете, брат Бенедикт. – И снова в голосе послышалась усмешка.
– Как и вы.
Некоторое время женщина молчала. Затем она тихо хрипло рассмеялась и покачала головой. Лицо ее было скрыто капюшоном легкой накидки поверх простого грубоватого, но любовно сшитого платья.
– Мы с вами ходим вокруг да около, брат Бенедикт.
– Мы перестанем, если вы хотя бы представитесь.
– Что вам даст мое имя? Я могу назваться как угодно.
– Это даст мне иллюзию уверенности в вашей открытости и благих намерениях, – невесело усмехнулся Вивьен.
– Мое имя – Жозефина Байль. Может, и вы назовете свое настоящее?
– Я не могу этого сделать, – честно ответил Вивьен. – Пусть вас успокоит то, что имя, которое я использую, было дано мне при крещении. Оно такое же настоящее, как и то, которое вы хотите от меня услышать.
Жозефина Байль снова хрипло хохотнула.
– Вы из северных земель. Вы приходите сюда, несколько дней сидите в таверне, выискиваете собеседников явно старше себя, расспрашиваете о еретиках с особым интересом и всеми силами стараетесь не вызвать подозрений своими расспросами. А ведь катарская ересь в этих краях была выжжена инквизицией много лет назад. – Она склонила голову и вопрошающе кивнула. – Вы ведь ищете здесь следы вполне конкретного человека, не так ли?
Вивьен распахнул глаза.
– Мадам, если вам есть, что рассказать мне, прошу, не томите. Если же вы предпочтете оставить эту информацию при себе, – он помедлил, с трудом не добавив «мне придется выбить ее из вас силой», – на то будет ваша воля.
Жозефина Байль несколько мгновений размышляла над его словами, и он чувствовал на себе ее испытующий взгляд. Затем она тоскливо вздохнула и попросила:
– Назовите мне хотя бы семью, следы которой привели вас сюда.
Вивьен вздохнул.
– Я не знаю, как звалась эта семья, мадам, – честно ответил он.
– Но она жила здесь?
– Я это предполагаю.
– Это была семья катаров?
В воздухе повисла неловкая пауза. Вивьену не хотелось отвечать на этот вопрос, однако он заставил себя это сделать:
– Вероятно.
– И кто-то из этой семьи по какой-то причине не был казнен двадцать семь лет назад, верно? Юноша. Сейчас он уже зрелый мужчина. Вы знаете его и предполагаете, что он еретик? Поэтому вы здесь.
Вивьен промолчал.
– Вы инквизитор?
– Сейчас у меня складывается впечатление, что инквизитор – вы, – невесело усмехнулся Вивьен. Жозефина оценила его шутку по достоинству.
– Я имела дело с тем, кто держал с ними связь. Раньше это было строжайшей тайной, но теперь, – она махнула рукой, – уже давно не секрет. Мой деверь Арно работал на Жака Фурнье много лет назад. И моя дочь Люси, – послышался тяжелый вздох, – отчасти поспособствовала тому, что семьи катаров были казнены двадцать семь лет назад. Она рассказала ему о них, потому что была влюблена в катара. Они с дядей были близки, как ни странно. Хотя Арно был неприятным человеком, Люси он искренне любил. Наверное, он даже думал, что действует ей во благо.
Вивьен осознал, что уже почти минуту не дышит.
– Того катара… – он помедлил. В горле встал ком, не позволявший ему произнести имя, однако он знал, что обязан это сделать. Меньше всего ему хотелось слышать страшную правду, но ради нее он и пришел сюда. – Того еретика… звали Ансель?
Жозефина Байль резко втянула воздух и задержала дыхание. Вивьен почувствовал на себе ее взгляд – полный жара, отчаяния, гнева и боли. Иногда так на него смотрели обвиняемые.
– Он жив! – шипяще выдохнула Жозефина. – Моя дочь умерла, а он все еще топчет ногами землю, которую считает адом! – Она сделала решительный шаг к Вивьену. – Молю вас! – Ее голос все еще звучал не громче шепота, однако по своему надрыву он был похож на отчаянный вопль. – Молю вас, вы можете не называть мне своего имени, но скажите, что вы инквизитор! Скажите, что вы пришли, чтобы уличить этого человека в ереси! Скажите, что мое материнское сердце наконец успокоится, зная, что этот человек попадет туда, куда ему надлежало попасть двадцать семь лет тому назад! Скажите мне это, и я расскажу вам все, что хотите! Все, что – каюсь – подслушала, когда моя угасшая дочь рассказывала все на своей последней исповеди приходскому