Ти-Цэ и отсюда услышал хруст выворачиваемых наизнанку ребер.
Отец сунул руку в образовавшуюся дыру, оттолкнул пальцами ошметки мяса и осколки костей и вытащил безжизненное, но свежее сердце. Он протянул его старшему сыну и указал взглядом туда, где сидела мать. Ки-Да принял многокамерную мышцу без всякого выражения. Просто делал, что велено.
Ки-Да взял сердце в зубы и вскарабкался обратно на ветвь. Прошел мимо Ти-Цэ, не удостоив его взглядом, и сел на колени перед матерью. Ее грудь все еще была во власти маленькой девочки.
Мать обратила большие, неподвижные в глазницах глаза к старшему ребенку. Ки-Да протянул ей сердце и поклонился:
– Это тебе, мама. Мне пора уходить.
– Прощай, милый. – Она отложила дар и притянула его голову к себе. Губы нежно коснулись лба подростка. – В следующий раз долина увидит тебя уже мужчиной. Понимаю, тебе будет совсем не до нас… Но, когда это произойдет, пожалуйста, заходи нас проведать.
– Хорошо. Я люблю тебя, мам.
Ки-Да сдержанно поцеловал ее в щеку, провел ладонью по голове сестры и повернулся к Ти-Цэ. Старший брат, с которым он не успел даже познакомиться, почти невесомо прикоснулся к нему, прощально провел рукой вдоль центральной, совсем короткой прядки Ти-Цэ, и ушел, снова соскользнув по ветвям вниз, к отцу.
Мужчина хлопнул старшего сына по спине и повел прочь.
Ти-Цэ не мог понять своих чувств. Некая сила заставила его кинуться вперед, на край ветви, и припасть к ней. Он был не в состоянии отвести от удаляющейся пары взгляд.
Перед тем, как совсем пропасть из виду, Ки-Да обернулся и пригвоздил маленького брата к месту одним только взглядом, даже не адресованным ему конкретно. Подросток впитывал долину, свое древо, свою семью. А на Ти-Цэ взирал с тоской и завистью в глазах.
– Ти-Цэ, – мягко, но до мурашек настойчиво позвала мать, – пойди сюда.
Этот голос соскребал его с места и за шкирку тащил к родителю, но Ти-Цэ вцепился в ветвь мертвой хваткой. Как околдованный он все смотрел и смотрел на старшего брата. Ти-Цэ не имел ни малейшего понятия о том, куда ведет его отец, но в глазах подростка было расчетливое, холодное смирение, словно сам он не рассчитывал вернуться к родному древу снова. Место, куда его вели, должно было навсегда изменить его, и прежним он уже не вернется. Никогда.
Ки-Да отвернулся. Отец подбадривающе ускорил шаг, и юноша покорно ускорился тоже. Глаза Ти-Цэ налились слезами.
Мальчик не мог заглянуть в будущее. Он не знал, что через много лет увидит брата живым и здоровым, что служить они будут на одной точке и что они потеряют друг к другу интерес настолько, что разговаривать будут только по делу, а здороваться – через раз. Здесь и сейчас Ки-Да уходил в неизвестность. А может, даже обратно к убийце в серо-зеленые джунгли.
Ти-Цэ разрыдался. Прошло еще не мало времени, прежде чем он наконец покорился матери и прильнул к ее теплому боку.
8
Дни текли как песок сквозь пальцы, и каждую минуту Ти-Цэ учился чему-то новому.
Он познакомился со всеми родственниками от собственной ветви до самой верхушки древа. Особенно долгая и теплая беседа у Ти-Цэ завязалась с самым старым йакитом в семье, которого родители называли древним.
Древний был еще достаточно силен духом, чтобы весь день напролет играть на диджериду, но его тело сильно поизносилось. Кости под шкурой скрипели и шуршали, как высохшая листва, мышцы под ставшей ему великоватой кожей напоминали больше плохо натянутую леску. Сколько ему было лет Ти-Цэ так и не узнал: старик никак не мог вспомнить ни возраст, ни даже звезду, под которой был рожден. Зато в его памяти сохранилось не мало интересных историй и песен. Ти-Цэ провел с древним почти целый день, и рассмеялся на руках у матери, которая поднялась вечером, чтобы забрать сына, когда древний прохрипел ему вслед, что запомнит его, маленького йакита, как одно из самых прекрасных воспоминаний своей долгой жизни.
А через несколько дней магическое трубное эхо диджериду над древом затихло.
Случилось это очередным прекрасным утром. Старик, который обычно сидел на самой верхушке, любовался небом и не расставался со своим любимым музыкальным инструментом, покосился. Он соскользнул со своей ветви вниз, пока, уже бездыханный, не упал у порога гнезда своей дочери и ее супруга.
Ти-Цэ как раз поудобнее устроился на коленях отца с персиком в руках, когда увидел, как целая стая, один житель ветви за другим, спускаются к ним и бережно передают родственника из рук в руки. Кусок встал у Ти-Цэ поперек горла: он узнал мертвеца.
Не было криков, не было причитаний, не было песен – на древе воцарилась тишина. Как в тумане мальчик слез на землю вместе со всеми. Йакиты встали на четвереньки, окружили древнего и принялись руками выгребать влажную почву прямо из-под него. Мать, на плече которой спала малышка, шепотом велела Ти-Цэ делать то же самое.
Он рыл вслепую: из-за пелены слез не видел даже собственных перепачканных землей рук. Он и раньше видел трупов, и в очень больших количествах, но то были дети. Взрослого же, неуязвимого, умного йакита, который просто обязан был вечно играть на диджериду и рассказывать ему истории, видеть мертвым было невыносимо. Дрожащие пальцы Ти-Цэ то и дело случайно прикасались к остывающему телу древнего, и холод пробирал его до костей.
Древний быстро погружался ниже уровня долины. Почва была податливой, как рот, который никакого труда не составляло открыть. Когда мертвец оказался в объятиях черной земли, еще несколько гребков сделали у него под головой. Спокойное лицо старого йакита запрокинулось, как если бы спящему вздумалось поглядеть наверх, и все как один, шепча под нос нежные пожелания родственнику, принялись засыпать его замлей.
– Возвращайся к любимой, приемным отцу и матери, – одними губами произнес отец.
– Пусть твоя плоть досыта накормит древо и твоих детей, – приговаривала мать.
Ти-Цэ вздрогнул и взглянул на древо снизу-вверх. Мама говорила так, будто оно и в самом деле было живым, будто готовилось съесть так полюбившегося ему древнего. Но никто из родственников не пытался его спасти. Все желали древу приятного аппетита.
Ти-Цэ замутило: скольких персиковое древо уже пожрало до его появления здесь? И действительно ли его вкусные, сладкие плоды были сделаны из его мертвых членов семьи?
Ти-Цэ вновь опустил глаза, но сделал это аккурат вовремя, чтобы увидеть, как его мать прихлопывает землю на лице древнего. Он отпрянул, но отец поймал сына выше локтя и вернул на место. Мама погрозила пальцем, и оба родителя велели ему повторять за всеми опять.
Маленький йакит с большим трудом пересилил себя, скрестил ноги и низко склонил голову, уподобившись отцу. Самки же сидели на коленях с обращенными к небу лицами.