обособленному мирку из дерева и камня с холма, а их сыновья неловко скатывались следом. Ти-Цэ пытался рассматривать сразу десятки построек, мастерские, из которых валил дым, высаженные йакитами в ровные гряды кустарники с орехами на ветках, и то и дело спотыкался: под ноги смотреть было некогда. Отец не делал ему замечаний, только подхватывал каждый раз выше локтя и выравнивал походку Ти-Цэ.
– Мне с тобой в город нельзя, – предупредил он, когда мальчики и мужчины стали группироваться все кучнее.
– Что? – Ти-Цэ почувствовал, как подгибаются колени. – Почему?
– На мне нет служебной формы. У ворот расстанемся. Ничего не бойся, дальше о тебе позаботятся.
– У меня тоже нет служебной формы, – без особой надежды заметил Ти-Цэ. – Можно и я не пойду? Пап?
Отец усмехнулся. Слишком небрежно, на его, Ти-Цэ, взгляд.
Шум стекающихся в одну кучу йакитов, зрелых и незрелых, больше не дал им возможности переброситься парой слов. Ти-Цэ хотел на худой конец переглянуться с отцом, но вдруг увидел мужчин в тех самых служебных одеждах и больше уже не мог отвести от них взгляд.
Каждая улочка городка была под завязку набита взрослыми широкоплечими йакитами. Ти-Цэ настолько привык к тому, что бедра обитатели Плодородной долины прикрывали от силы хвостами, что пояса и набедренные повязки до пола показались ему попросту нелепыми. Спины и плечи их были тоже прикрыты – горожане носили мантии цвета зрелой вишни. Даже головы у них были спрятаны за плотными масками из кожи, и этот элемент формы не понравился Ти-Цэ больше всего. Так сразу и не поймешь, что у этих взрослых самцов на уме. Мальчик надеялся, что ему никогда не придется стягивать лицо подобным аксессуаром.
Йакиты сновали тут и там, указывали мальчикам верное направление и строго следили, чтобы никто из них не свернул с дороги. Ти-Цэ так яростно пытался заглянуть в каждое окружившее его лицо, что на городскую площадь, к вратам которой его подвели, обратил внимание, когда его монументальные стены выросли прямо перед его носом.
Городскую площадь наподобие короны венчал амфитеатр и башни, по одной на каждую сторону света. Ворота перед столпившимися мальчиками широко распахнулись, и челюсть Ти-Цэ упала ему на грудь: перед ним раскинулась внушительных размеров арена. Десятки многоэтажных ступеней амфитеатра, которые обрывались на полпути к небу, заполнялись идентично одетыми городскими служащими. Сотни глаз глядели на замявшихся у входа юнцов. Они переговаривались, слегка толкали локтями друг друга и кивали на мальчиков. Возможно, вспоминали времена, когда точно также толпились у ворот городской площади и гадали, что ждет их дальше.
Страх уступил место возбуждению. Ти-Цэ нетерпеливо выглядывал из-за плеч и голов йакитов, которые стояли впереди, пока его блуждающий взгляд не наткнулся на смотровую площадку одной из невысоких башен. Его сердце обжег восторг.
Там стоял мужчина. Тоже в мантии, тоже в набедренной повязке, но без уродливой маски, будто ему одному из многих скрывать от мира было нечего. Он смело взирал на мальчишек внизу, сложив бугрящиеся мышцами руки. Иной раз он переносил вес тела с ноги на ногу, кивал кому-то из зрителей-горожан, но на его лице не было и тени волнения и горячего интереса к происходящему. Он был спокоен и не позволял ни одной живой душе нарушить внутренней сосредоточенности.
Ти-Цэ повертел головой и увидел еще трех таких же широкоплечих мужчин. По словам отца, в наставники выбирают только самых сильных, опытных и мудрых самцов. И у Ти-Цэ не было сомнения в том, что эти мужчины и были теми самыми учителями, которые так почитались обществом.
Сердце мальчика зашлось возбужденным бегом: он живо представил себя, такого же важного, взирающего на неопытный малолетний сброд сверху вниз…
Ти-Цэ ойкнул, когда взрослый йакит подтолкнул его вперед, и он вместе с остальными мальчиками, спотыкаясь, прошел через ворота. Он даже не заметил, когда его ладонь выскользнула из руки отца. Искать его было уже поздно: детей отделили от родителей и погнали вперед. Ти-Цэ кольнуло сожаление о том, что он не попрощался как следует с папой, но грустить было некогда.
Когда мальчики собрались в кучу в центре арены, несколько горожан молча разделили их поровну и выстроили в четыре линии, по одной у каждой башни. Ти-Цэ подвели к той, что была со стороны севера, и поставили рядом с йакитом, чей запах он запомнил с дней естественного отбора.
Ти-Цэ с интересом вглядывался в лица и других мальчишек, гадая, узнает ли еще братьев по несчастью, но ни они, ни те, с кем Ти-Цэ встретился впервые, ему таким же вниманием не отвечали. Маленькие йакиты стояли ровные, как тростинки, и одними глазами жадно пожирали того, кто стоял прямо над ними, на вершине северной башни. Ти-Цэ тоже вскинул голову, и у него перехватило дыхание.
На смотровой площадке широко расставив ноги стоял матерый, остроглазый, восхитительно суровый йакит самой внушительной наружности из всех, что доводилось Ти-Цэ видеть. Его талию крепко стягивал высокий пояс из грубой ткани, поверх которого на веревках свисали два меленьких мешочка с землей родного края, травами, а между ними – двойная окарина. Блеск его янтарных глаз был хорошо виден с места Ти-Цэ, по большей части потому, что его взгляд не метался от шеренги к шеренге. Мужчина пристально разглядывал только своих будущих учеников.
Как бы не привлекал к себе внимание йакит с северной башни, Ти-Цэ пришлось отвлечься. Горожане навели наконец порядок на арене, воцарилась тишина, а его соседи по строю еще прямее выправили плечи. Уподобленные стрелкам компаса они стояли в ожидании того, что приготовили им горожане.
Из тени одной из башен на свет вышли, или скорее выплыли, несколько древних. Не заметил их Ти-Цэ сразу еще и потому, что они были облучены в серые мантии и почти сливались с городскими стенами. На их головы были наброшены капюшоны, а под ними – чуть дрожали от старости подбородки. У каждого из них было по диковинному предмету, будь то старая обшарпанная чаша или знакомые Ти-Цэ музыкальные инструменты, но исполненные в совершенно непривычной его взгляду форме. Арфы, флейты, маленькие барабаны, калюки, круговые лиры и даже калимбы – все было расписано изображениями животных, их морд, с разными застывшими на них настроениями.
Самый ровный из них, который гордо держал под небом обнаженную голову с собранными в низкий хвост прядями, возглавлял шествие. На нем была такая же серая мантия, но с большим количеством украшений из ракушек на шее и руках. На его ноге был браслет с бубенчиками, а в руках – бубен с выделкой из кожи редкого зверя.
Лидер шествия древних, Нововер, как называли его здешние, был очень худ и высок, а его шерсть темнела