от седины. Когда он повернулся, чтобы кивнуть свите, Ти-Цэ разглядел, что его волосы были стянуты не обычной веревкой, а стеблями цветов, и тут и там в прядях виднелась россыпь жемчуга. Он вышел вперед и повел остальных древних по кругу, вдоль стен амфитеатра. Своему первому шагу он аккомпанировал звоном бубенчиков и глубоким ритмом кожаного бубна, и постепенно в мелодию стали вливаться остальные инструменты. Они завели песню, древнюю настолько, что перевести ее не смогли бы даже йакиты, жившие за несколько веков до них.
Музыка, которую исполняли знакомыми Ти-Цэ инструментами, но в необычных сочетаниях друг с другом, самым неожиданным образом подействовала на него. Секунду назад он был уверен, что мог бы дважды оббежать необъятные края Плодородной долины, а сейчас едва сумел бы пошевелить рукой от охватившей его сонливости.
Ти-Цэ наблюдал за процессией, Нововером и его свитой древних. Они останавливались перед каждой шеренгой и проводили обряд помазания. Подопечные Нововера смачивали мальчикам брови ароматным персиковым маслом и выводили на груди треугольный узор, прямо над их гулко бьющимися сердцами. У Ти-Цэ пересохло во рту: от метки пахло кровью. Но вот его и всех мальцов в северной шеренге окурили травами, и на смену сиюминутному страху пришло спокойствие и легкое головокружение.
Йакиты в серых мантиях сделали еще круг по арене и остановились. Они опустили музыкальные инструменты, и город накрыла потусторонняя тишина, в которой еще можно было скорее почувствовать, чем услышать удары Нововера в кожаный бубен.
Нововер поманил наставника, у чьей башни остановился, и тот спустился к ученикам. Глаза Ти-Цэ полезли на лоб: учитель западной группы, не моргнув глазом, вонзил свой бивень глубоко в ладонь, а потом занес кровоточащую руку над чашей Нововера, где красная жидкость смешалась с водой.
Нововер повернулся к свите. Он покачал в руках чашу и кивнул на маленьких йакитов. Древние наспех объясняли мальчикам из шеренги, что и как им нужно было говорить. Наконец, последний в строю кивнул, и Нововер стал подходить к каждому из ребят поочередно. Протягивал чашу с разбавленной кровью и говорил:
– Здесь и сейчас твое сердце под прицелом смерти. Поклонись ей и огласи, с чего жить право имеешь?
Молодой йакит принимал чашу, вставал на колени и отвечал под взглядами всех присутствующих:
– Я достоин жить, потому что готов прилежно учиться и хочу стать сыном, достойным своих родителей.
И закреплял косвенное родство между собой и наставником глотком из чаши. Кланялся Нововеру в ноги, поднимался и получал благословение.
– Да не поразит глаз смерти безвременной цель на сердце твоем, – говорил Нововер и перечеркивал знак на его груди сложенными вместе двумя пальцами.
Ти-Цэ едва не подпрыгивал в ожидании своей очереди. Нововер со своей процессией переходил от мальчика к мальчику, от шеренги к шеренге, подзывал наставников одного за другим. Ти-Цэ с замиранием сердца слушал, как оглашают права на жизнь перед зорким глазом смерти его сородичи. Кто-то вспоминал имена своих родителей, кто-то – дни естественного отбора, а кто-то оправдывал волю к жизни будущей семьей. Все получали благословение Нововера: неправильных ответов, похоже, просто не существовало.
– Я достоин жить, потому что желаю своему народу процветающее будущее.
– Да не поразит глаз смерти безвременной цель на сердце твоем…
– …потому что желаю стать гордостью своей семьи.
– Да не поразит глаз смерти безвременной цель на сердце твоем…
– …потому что хочу быть отцом здорового потомства.
– Да не поразит глаз смерти безвременной цель на сердце твоем…
Нововер двигался дальше, к северной шеренге. Ти-Цэ в ней стоял предпоследним, но его колени уже рвались поцеловать землю.
Нововер вскинул голову к северной башне и поманил мужчину, который все это время пожирал взглядом своих будущих подопечных. Йакит перемахнул через несколько винтовых ступеней и приземлился аккурат перед линейкой детей.
Ти-Цэ беззастенчиво таращился на выпрямляющуюся перед ними гору мышц. Он не мог сказать наверняка, был Наставник выше его отца или нет, но один взгляд этого йакита глубоко втаптывал его в землю, так что впечатление его габариты производили самое эффектное.
Наставник не уподобился своим собратьям и не подставил ладонь под удар сразу. Он сложил руки за спиной и неторопливо прошелся вдоль линейки. Мужчина внимательно заглядывал в каждое лицо с холодной, расчетливой оценкой. И, преднамеренно или нет, давал им как следует рассмотреть и себя тоже.
Ти-Цэ едва сдерживал самозабвенный восторг: Наставник был широк и небрежно сутуловат в плечах, в его шерсти то и дело встречались тусклые клочья седины. Он был не стар, но очень даже не молод, и вся его наружность красноречивее любых слов говорила о добытом тяжким трудом опыте. Его глубоко посаженные пронзительные глаза видели очень многое на своем веку, и было ясно как день: священные знания, которые он носил, взращивал и приумножал в себе, им, ученикам, предстояло заслужить самым честным и трудоемким образом.
Никто из мальчиков не посмел шелохнуться.
Наконец Наставник хмыкнул себе под нос и повернулся к Нововеру. Тот велел древнему по правую руку от себя поднести чашу ближе, и в следующую секунду Наставник пронзил ладонь своим бивнем.
Неподалеку от себя Ти-Цэ услышал беспокойное ерзанье. Он с интересом принюхался: запах этого юнца очень уж напоминал запах Наставника. Позже, в учителя кому-то достался собственный отец.
Нововер двинулся вдоль шеренги. Наставник же сложил руки за спиной, от чего его плечи показались еще шире, и стал внимательно наблюдать за каждым, кто прикасается губами к чаше с его разбавленной кровью.
И вот юноша рядом с Ти-Цэ опустился на колени.
– Я достоин жить, потому что желаю передать знания, опыт и песни своего народа из уст в уста будущим сыновьям и дочерям.
– Да не поразит глаз смерти безвременной цель на сердце твоем.
Ти-Цэ судорожно глотнул воздуха: Нововер подошел к нему, принял из рук древнего чашу и посмотрел на Ти-Цэ одним зрячим глазом.
– Здесь и сейчас, – заговорил Нововер, так что в воцарившейся тишине его голос громом прокатился над ареной, – твое сердце под прицелом смерти. Поклонись ей и огласи, с чего жить право имеешь?
Дрожащими руками Ти-Цэ чуть не выдернул из рук Нововера чашу. Все взгляды обратились к нему, но в отражении алой воды он видел только один – взгляд Наставника, который ждал, что он скажет. Наверное, он – единственный из всех присутствовавших сегодня на церемонии, кто на самом деле вслушивался в лепет каждого мальчишки, в подметки ему не годящихся.
Ти-Цэ опустился на колени. Он широко улыбался – ничего не мог с собой поделать. Мысленно он оглядывался назад, в самое пекло естественного отбора, и чуть не лопался от гордости при мысли, как далеко ему удалось зайти. Теперь перед ним открывался следующий нелегкий этап. Но если он сможет стать таким же, как Наставник, то эта