Читать интересную книгу Первый: Новая история Гагарина и космической гонки - Стивен Уокер

мгновений его шерстяной комбинезон, который, как и все в комнате, за последние 10 суток насытился кислородом, тоже вспыхнул. Он попытался сбить пламя руками, но это только помогало ему распространяться дальше. Комбинезон начал жечь кожу. Бондаренко кричал от боли. Поскольку в лаборатории сразу же включилась сирена пожарной тревоги, дежурный наблюдатель доктор Михаил Новиков и команда медсестер бросились к двойным дверям с большими запирающими штурвалами. Но открыть их быстро было невозможно – слишком большой была разница давления внутри и снаружи. На выравнивание давления ушло несколько минут, и только после этого они смогли добраться до Бондаренко и вытащить его. Они могли только с ужасом наблюдать через иллюминаторы камеры – или отворачиваться, – как внутри бушевало неукротимое пламя. Когда наконец открыли двери и вытащили дымящееся тело Бондаренко наружу, он был еще в сознании. Он раз за разом повторял: «Я сам виноват… никого не вините…»[330]

Бондаренко прожил еще 16 часов. В Боткинской больнице – ближайшем к институту медицинском учреждении – доктор Голяховский сделал все, что мог, для облегчения состояния умирающего, которого он знал только как Сергеева. В какой-то момент ему, изумленному до глубины души, позвонил лично главный хирург министерства обороны генерал Александр Вишневский. Он сказал доктору, что от него требуют перевести Сергеева в специализированный ожоговый центр. По словам генерала, он пока не поддается давлению, поскольку опасается, что пациент умрет от шока при перевозке, но готов прислать в больницу специалистов в помощь Голяховскому. Пока этот Сергеев, теперь уже без сознания, умирал на больничной койке, Голяховский видел, как молодой офицер возле единственного в травматическом отделении телефона тихо докладывает об ухудшении состояния пациента целому ряду, по-видимому, очень высокопоставленных офицеров. На протяжении многих лет он считал, что этим молодым человеком мог быть ставший впоследствии знаменитым Юрий Гагарин. Однако Гагарина тогда в Москве не было, он находился в 2000 км от нее, на космодроме в Тюратаме.

Мы не знаем в точности, когда Гагарин и его товарищи по передовой шестерке космонавтов узнали о том, что произошло, хотя Каманин, который был с ними, записал в дневнике о получении «неприятного сообщения из Москвы»[331] в тот самый вечер, когда Бондаренко умер. Он также заметил, что произошедшее «нелепо». Скорее всего, Каманин рассказал космонавтам о случившемся сразу же. Их коллегам в Москве точно сообщили в ту ночь, в том числе и Борису Волынову, который в свое время маялся, отмечая в сурдобарокамере свой 26-й день рождения[332]. Волынова направили в институт, чтобы он попытался выяснить, как начался пожар: «Я приехал туда и первое, что увидел, был диван, на котором Бондаренко лежал, пытаясь погасить пламя, – диван, обгоревший по форме его тела»[333]. Эта трагедия по-настоящему потрясла маленькое сообщество космонавтов, не в последнюю очередь потому, что Бондаренко был так молод и так популярен. «Мы лишились дара речи, – вспоминает Борис Смирнов, работавший фотографом в космической программе. – Все его любили»[334]. Диссонансом, пожалуй, звучал лишь голос доктора Яздовского, которого многие недолюбливали. «Валентин нарушил инструкцию по противопожарной безопасности, – коротко написал он в своих мемуарах. – Мне же это стоило задержки… в получении звания»[335].

Но за пределами тесного контролируемого круга тех, кому было позволено знать, об этом инциденте, как и обо всех прочих, помалкивали. «Всё увезли, всё, – рассказывает Ирина Пономарева – медсестра, работавшая в программе сурдобарокамеры, но выходная в тот мартовский день. – Всё это секретно даже сегодня и лежит где-то в архивах»[336]. Бондаренко тихо похоронили холодным весенним утром через несколько дней в Харькове – городе на Украине, где он родился. На похоронах была его жена Анна. Его похоронили не как космонавта, а как обычного офицера ВВС. Анна получила вдовью пенсию и вернулась с сыном четырех лет жить в Москву. Истории гибели ее мужа еще четверть века предстояло оставаться тайной, и только в 1986 году газета «Известия» опубликовала официально раскрытые подробности этого трагического происшествия. Со временем надпись на могиле Бондаренко была изменена – вместо слов «Светлой памяти от друзей летчиков»[337] появилось «Светлой памяти от друзей летчиков-космонавтов СССР».

Некоторые считают, что если бы Советы слегка ослабили политику неразглашения и опубликовали подробности этой истории, когда она произошла, то другую, жутко похожую на нее трагедию удалось бы предотвратить. Шесть лет спустя, 27 января 1967 года, пожар вспыхнул в 100 %-ной кислородной атмосфере капсулы Apollo 1 во время предстартовых испытаний, когда она стояла на стартовой площадке мыса Канаверал. Прежде чем люк удалось открыть, все три находившихся в ней американских астронавта – Гас Гриссом, Эд Уайт и Роджер Чаффи – погибли в огне.

Никто из передовой шестерки космонавтов не смог присутствовать на похоронах Бондаренко. Они все еще были на космодроме в ожидании близкого второго полета Ивана Ивановича. Однако смерть друга, надо думать, стала для них шокирующим напоминанием о тех многочисленных и жутких возможностях погибнуть, причем очень скоро. И показала, что если они погибнут, то мир, возможно, никогда об этом не узнает.

Однако ничто не должно было нарушить график. Утром 24 марта, меньше чем через сутки после смерти Бондаренко, на космодроме состоялось заседание государственной комиссии, отвечающей за программу «Восток». Его цель заключалась в информировании главных действующих лиц о состоянии программы и в особенности о предстоящем последнем, как все надеялись, испытательном полете. Присутствовали Королев с некоторыми влиятельными фигурами, подчеркивавшими значимость события, включая Мстислава Келдыша, вице-президента Академии наук СССР, Сергея Руденко, первого заместителя командующего советскими Военно-воздушными силами, и главных конструкторов, предприятия которых готовили ключевые системы для «Востока». К счастью для потомков, там был и Каманин, который записал в тот вечер в дневнике обсуждавшиеся вопросы. Никого из космонавтов не пригласили.

Сначала комиссия заслушала Семена Алексеева, главного конструктора Завода № 918 – организации, которая не смогла сделать больше трех скафандров для шестерых космонавтов. У Алексеева вновь были дурные новости. Испытания с катапультированием кресла, которые должны были пройти в последние недели, до сих пор не состоялись. Вдобавок аварийно-спасательный комплект, включавший в себя и протекающую надувную лодку, был все еще не готов. Нужны были дополнительные водные испытания, на которые потребуется еще 7–10 дней. Конечно, все в этой комнате уже знали, что в случае приводнения в море шансы космонавта на быстрое спасение будут слабыми. Единственными, кто не знал об этом, были сами космонавты. Но они там не присутствовали.

Дурные новости не ограничились Заводом № 918. Следующим выступил заместитель главного конструктора ОКБ-124 – конструкторского бюро, отвечавшего за систему жизнеобеспечения «Востока». Он доложил, что испытания важного узла, предназначенного для поглощения пота космонавта и обеспечения сухости воздуха в кабине, полностью провалились. После 10-дневных испытаний, отметил Каманин, «в кабине корабля образовалась целая лужа соляного раствора»[338]. ОКБ-124 планировало испытать аппарат еще раз с использованием другого абсорбента, но это тоже требовало времени – еще две недели. И гарантий, что все сработает, тоже не было.

Поскольку считалось, что первый пилотируемый полет с одним-единственным витком вокруг Земли продлится около 100 минут, уровень влажности в кабине должен был остаться безопасным даже при неисправной системе осушения воздуха. Но все зависело от единственного тормозного двигателя «Востока». Если он сработает корректно и вовремя замедлит спускаемый аппарат перед его входом в атмосферу, космонавт вернется домой.

Но что, если тормозной двигатель вообще не запустится?

На этот случай существовал аварийный план. Орбита «Востока» не должна быть слишком высокой – около 230 км в апогее. На этой относительно небольшой высоте альтернативный путь домой при отказе тормозного двигателя состоял в снижении спускаемого аппарата естественным образом вследствие сопротивления в верхних слоях атмосферы до тех пор, пока он не упадет на Землю. Загвоздка здесь была только одна: такой процесс занимал около 10 суток, и на протяжении этих 10 суток трение о воздух должно было разогревать корабль, медленно снижающийся с каждым витком. Температура внутри поднимется. Космонавт будет потеть. Пот будет повышать уровень влажности в кабине. И с неработающей