ждем его, как ждали его наши отцы и наши деды, начиная с Авраама.
– Не хитри, – оборвал его торговец. – Я видел, как ты шепчешь тайные имена и призываешь ангелов, чтобы они очистили путь Помазанника… Он сидит здесь с утра, – сказал он, обращаясь к рыжему Гершону и остальным, которых еще прибавилось, так что они даже стали загораживать проход. – Он сидит здесь с утра и думает, что никто ничего не заметит!
– Так значит, это ты? – Гершон засмеялся.
Вслед за ним засмеялись один за другим все остальные.
– Это он, – подтвердил старик-торговец сквозь новый приступ смеха.
– Скажи, это ты или не ты? – вновь спросил рыжий. – Тот, который называет себя Машиахом?
– Да, что с ним разговаривать! Отведите его в Кишле и дело с концом, – сказал тощий еврей, которого старик-торговец назвал Натаном, разглядывал Шломо так, как будто он был потерявшимся верблюдом или ослом.
– В Кишле его, – закричали сразу несколько человек, грозя Шломо кулаками. – Пускай узнает почем нынче плети!
– В Кишле, его! В Кишле!
– Всевышний накажет любого, кто станет поперек дороги Его Помазаннику, – Шломо поднял руку, словно собираясь благословить эту непослушную и своенравную толпу. Впрочем, терять ему уже было нечего.
– Слышали? – засмеялся торговец сластями.
– А вот и посмотрим, – тощий Натан протянул к Нахельману руки.
– Покайтесь, маловеры, – сказал Шломо, с удивлением слыша свой внезапно охрипший голос, настолько он был слаб, неубедителен и нетверд. – Покайтесь, пока еще не поздно.
Потом, ища путь к отступлению, он посмотрел в сторону ворот и увидел пробирающегося сквозь толпу Дов-Циона с двумя турецкими солдатами.
Чуда не произошло, теперь в этом можно было не сомневаться.
– Вот этот, – сказал Дов-Цион, идя вслед за расталкивающими толпу солдатами. – Этот, этот!
Солдаты стащили Шломо с камня, на котором тот стоял, и поволокли его сквозь быстро расступающуюся перед ними толпу.
– Мой осел, – протягивая руки, закричал Шломо. – Куда вы меня тащите?
Он хотел что-то сказать еще, но один из солдат ударил его по лицу и он замолчал.
Часть толпы, между тем, разошлась, но зато другая пошла вслед за Шломо и солдатами, весело перекликаясь, смеясь и рассказывая встречным о случившемся. Дов-Цион, изредка покрикивая, шагал впереди, словно показывая дорогу, хотя все прекрасно знали, где находится тюрьма Кишле, до которой отсюда было рукой подать.
В это мгновение Шломо подумал вдруг, что Провидение, возможно, спутало последовательность событий и вместо того, чтобы начать сцену со въезда в Иерусалим, начало ее прямо с картины страстей, на которой особенно настаивали христиане и которые глухо упоминал где-то Талмуд и некоторые мало известные учителя.
Это было так, как если бы после увертюры «Волшебной флейты» на сцене начался бы по ошибке третий акт, на что никто не обратил бы в суматохе внимания.
Это было смешно, и Шломо Нахельман невольно рассмеялся, немедленно получив удар под ребра, от которого у него перехватило дыхание и потемнело в глазах.
Впрочем, они уже были на месте.
– Открывай, – крикнул Дов-Цион, ударив кулаком в маленькую деревянную дверку в стороне от ворот.
Похоже, он был здесь частым гостем, чье появление не вызывало ни удивления, ни лишних вопросов.
Прозвенев щеколдами, караульные открыли двери.
– Ты и ты, – сказал Дов-Цион, пропуская вслед за солдатами и Шломо двух самых крикливых евреев, – тощего Натана и грузного Гершона, – в то время как остальные остались ждать снаружи.
– К дежурному, – приказал он солдатам, конвоирующим Шломо Нахельмана.
Поднявшись на лестничный пролет и пройдя по навесной деревянной галерее, Дов-Цион остановился возле одной из дверей и постучал. Потом исчез за дверью, оставив остальных ждать. Его не было минут десять или около того. Потом он появился и приказал всем заходить, а солдатом остаться возле двери.
Дежурный офицер стоял спиной к вошедшим и смотрел в окно. Потом он повернулся и посмотрел на Дов-Циона, ожидая пояснений. Через все лицо его – от виска до подбородка – тянулся глубокий косой шрам.
– Вот этот, – Дов-Цион показал на Шломо.
Офицер подошел к стоявшему отдельно ото всех Шломо и спросил, чем тот занимается.
– Помогаю по хозяйству, – сказал Шломо, опуская глаза под взглядом офицера.
– Кому? – спросил тот, отходя от Шломо и медленно идя по помещению, заложив руки за спину.
– Цирюльнику в цирюльне на углу Набии и Веселого тупика, – сказал Шломо, думая, что будет, если офицер пошлет кого-нибудь по этому адресу и обман вдруг раскроется.
– Что-то я никогда не видел тебя там, – сказал Дов-Цион, но, к счастью, офицер пропустил эти слова мимо ушей. Вместо этого, он спросил Шломо, как его зовут.
– Родители называли меня Йешуа-Эммануэль, – ответил тот, не зная, следовало ли называть именно это имя.
– Говоришь по-турецки?
– Кое-как, – Шломо турецкий язык действительно давался почему-то с большим трудом.
– Что за имя, – офицер перевел взгляд на Дов-Циона, а потом вновь на Шломо. – Язык сломаешь. Йешуа-Эммануэль. Это что-нибудь означает?
– Он выдает себя за Машиаха. Наверное, думает, что это одно из его имен.
Дов-Цион понимающе усмехнулся, желая, возможно, сказать этой усмешкой, что дело, ради которого он побеспокоил господина дежурного, представляет действительную опасность для всех без исключения лояльных граждан Империи.
– Неужели? – безучастно сказал офицер, останавливаясь у окна и глядя на унылый внутренний дворик тюрьмы. – И что тут особенного? Покажи мне еврея, который бы ни мечтал, чтобы Бог избрал его для того, чтобы он разрушил Османскую империю – и я не пожалею отдать тебе двадцать пиастров.
– Своими рассказами он смущал людей, – не отступал Дов-Цион. – Разве мы не должны пресекать все, что не идет во благо Империи?
– Послушай, – офицер, казалось, вновь пропустил мимо ушей сказанное Довом. – Если мне не изменяет память, я просил тебя никогда не приводить сюда невесть кого… И что мне теперь прикажешь с ним делать?
– Свидетели могут подтвердить, что он призывал к бунту против султана, – не моргнув глазом, сказал Дов. – Разве этого мало?
Свидетели, Натан и Гершон, согласно подтвердили его слова, с удовольствием покивав головами.
Заложив руки за спину и снова сделав несколько шагов по комнате, офицер остановился перед Шломо и спросил:
– Хочешь рассказать все сам?
– Да, господин, – поспешно сказал Шломо, чувствуя, как Небеса медленно отворачиваются от него. – Я стоял у Дамасских ворот и никого не трогал, как вдруг эти люди набросились на меня и поволокли в крепость… Не знаю, что они хотят, но заверяю тебя, что я не сделал ничего плохого.
– Вот два свидетеля, которые слышали, как ты объявил себя Машиахом, – Дов-Цион показал на стоявших чуть поодаль Натана и Гершона. – Они уважаемые и правдивые люди. Зачем им обманывать господина офицера?
– Все ждут, что Машиах пройдет через Игольчатые ворота, а вовсе не через Дамасские, как говорят эти люди – возразил Шломо. – Так говорят все пророки. Если бы я называл себя Машиахом, то зачем бы я стал сидеть не там, где надо?
– А ты, я вижу, неплохо разбираешься в этом вопросе, – сказал офицер и страшный шрам на его