время начать разговор. – Вроде ты ничего не продаешь и ничего не покупаешь, а сидишь на солнцепеке, словно настоящий торговец… Или я чего-то не понимаю?
– Где ты видел торгующего Давида? – охотно сказал Шломо Нахельман с обидой и, пожалуй, даже с раздражением, не думая, как примет его слова старик-торговец. – Или я ошибаюсь? Разве не таков род человеческий, обижающий Небеса?.. Вот придет Помазанник Божий, а люди скажут, что ничего не видели, и сделают вид, что не знают о чем идет речь.
Признаться, он и не думал, что старик поймет его слова, но тот, к его удивлению, все прекрасно понял.
– А-а-аа, – протянул он, нисколько, впрочем, не удивившись.– Уж не ты ли?
– Ты сказал, – ответил Шломо с вызовом.
– Смотри, какой, – старик отодвинул корзину с товаром и внимательно посмотрел на Шломо, который вновь почувствовал себя Йешуа-Эммануэлем. – Может, хочешь освободить нас от измаильтян?
Он негромко засмеялся, словно это была веселая шутка.
– Чтобы освободится от измаильтян, надо сначала освободиться от того зла, которое у вас внутри, – сказал Шломо.
– Скажите пожалуйста, какой строгий, – старик подвинулся ближе к Шломо и немного понизил голос, как, впрочем, и следовало поступать, когда разговор касался турок. – Но если хочешь знать – я не вижу в измаилитах ничего плохого. Они дают нам торговать и защищают от нехороших людей, а если вдруг случаются от них какие-нибудь неприятности, то где, скажи, их не бывает?
Выцветшие глаза его смотрели сквозь Шломо, как будто его собеседник просто болтал, чтобы протянуть время, не придавая сказанному никакого серьезного значения.
– Между прочим, если вы забыли, эту землю Всемогущий дал евреям, – сказал Шломо. – И эти камни еще помнят Его голос, сказавший «Землю эту даю тебе в дар, чтобы ты возделывал ее и не давал ногам чужестранца попирать ее».
– Что же тогда евреи отдали ее измаильтянам? – спросил старик и засмеялся.
– Бог знает, зачем, – ответил Шломо. – Разве Он человек, чтобы советоваться с нами о своих делах? Или мы будем принимать от Него только хорошее?
– Какой ты быстрый, – старик опять засмеялся. Потом, заметив кого-то в толпе, позвал:
– Эй, Дов-Цион, иди сюда. Послушай лучше, что тут нам рассказывают про Машиаха.
Тот, кого он назвал Дов-Ционом, повернул в их сторону голову, словно не зная, стоит ли останавливаться ради такого пустякового дела. Кисточка на его малиновой феске дергалась при ходьбе, как живая. Шломо показалось, что он уже видел его прежде.
– И что, интересно, он может знать про Машиаха, – спросил Дов-Цион, подходя и без выражения рассматривая Шломо Нахельмана. – Теперь на каждом шагу только и разговоров, что о Машиахе, как будто людям больше нечем заняться…
– Это верно, – кивнул старик. – Разговоров много. Ну и что ты хочешь нам рассказать нового? – спросил он, повернувшись к Шломо Нахельману.
– Хотя бы то, что он уже близко.
– Ну, что я тебе говорил? – засмеялся старик.
– Он близко уже пять тысяч лет, – сказал Дов-Цион, внимательно изучая Нахельмана. Судя по одежде и манере держаться, он занимал какую-то относительно высокую должность в многочисленной турецкой администрации.
– Если вести себя так, как ведет большинство евреев, то он вообще не придет никогда, – сказал Нахельман.
– И как же мы, по-твоему, себя ведем?
– Как наемники, которые работают за плату, а не как дети, которые помогают своему Отцу.
Старик снова засмеялся:
– Слышал? – спросил он Дов-Циона.
– Слышал, – тот не отрывал глаз от Нахельмана. – Ты, случайно, не из тех, которые вроде христиан проповедуют, что Машиах придет нищим и убогим, чтобы потом собрать армию и освободить Палестину от султана? Даю голову на отсечение, что ты один из них.
– А ты, наверное, думаешь, что он выучит турецкий язык, пойдет работать в турецкую городскую администрацию и будет отвечать там за вывоз мусора или за состояние отхожих мест? – Шломо улыбнулся.
– Поменьше шути такими вещами, если не хочешь очутиться в Кишле, – посоветовал Дов-Цион.
– Кстати, насчет Кишле, – старик снова засмеялся, как будто вспомнил что-то веселое. – Знаешь, что он мне сказал, Дов? Он сказал, что Машиах уже пришел, и что этот Машиах – он сам.
Еще два или три еврея, услышав, что речь идет о Машиахе, остановились, чтобы послушать.
– Я так и подумал, – Дов-Цион с отвращением посмотрел на Шломо Нахельмана. – Еще один приблудный Машиах… Надеешься заработать своими фокусами немного меди?
– А ты, наверное, хочешь, чтобы я показал тебе парочку чудес, дабы ты укрепился в своей вере? – с вызовом сказал Нахельман, чувствуя всю ненужность этого нелепо завязавшегося разговора. – Ладно, давай я покажу их тебе.
Он сделал шаг вперед и, кривя губы, сказал:
– Знаешь, какое самое первое чудо, которое я тебе покажу?.. Это отсутствие всяких чудес, от которых только болит голова и путаются мысли… Надеюсь, теперь ты доволен?
– Гораздо больше, чем ты думаешь, – Дов-Цион презрительно улыбнулся.
Потом он быстро повернулся и растворился в толпе.
– И знаешь, кто это был? – спросил старик и снова засмеялся, но на этот раз довольно злобно, словно он знал что-то о том, что должно было случиться, чего не знал и не мог знать этот сумасшедший. – Это был смотритель Дамасских ворот и первого квартала. Его все знают. И я бы на твоем месте вел бы себя с ним повежливее.
– Надеюсь, такой возможности мне больше не представится, – сказал Нахельман.
– Ох, не зарекайся, – старик снова засмеялся.
«Чертов весельчак, – подумал Шломо. – Чертов весельчак и чертов смех, от которого только звенит в ушах». Ему захотелось вдруг треснуть старого идиота кулаком по лбу. Впрочем, настроение Шломо испортилось совсем не поэтому. Слишком обыденным и серым показался ему вдруг этот въезд Машиаха в Иерусалим, о котором напророчили пророки, и о котором, кажется, вполне серьезно упомянул где-то в «Путеводителе» сам Рамбам. Куда-то ушла утренняя радость, с которой он вышел из дома, и теперь, стоя у Дамасских ворот под этим палящим солнцем, он вдруг поймал себя на мысли, что думает сейчас о том, принимает ли Всемогущий в расчет настроение человека или просто посылает его туда, куда ему надо, не глядя на то, что у человека на сердце, не зная и не желая знать, что такое боль, что такое отчаянье, тоска, любовь, надежда, вера, неуверенность или сомненье?
Между тем, торговец сладостями вновь кого высмотрел в толпе и, замахав руками, позвал:
– Эй, Пэрэц, ей, Натан, идите сюда поскорее, если хотите увидеть настоящего Машиаха!.. Гершон, иди сюда!
Еще несколько евреев остановились, глядя на Шломо.
– Вот, Гершон, человек, который называет себя Машиахом, – сказал торговец, стараясь сделать серьезное лицо. – Не хочешь с ним поговорить?
– Машиахом? – переспросил тот, кого старик-торговец назвал Гершоном. – Он ждет Машиаха?
– Нет, он сам Машиах, – закричал старик в ухо глуховатому Гершону. – Сам!
– А что, по-твоему, еще делать еврею, как ни ждать Машиаха? – спросил Шломо, чувствуя, что Небеса не скоро простят ему эту жалкую попытку увильнуть от простого и честного ответа. – Мы все