тут же ребятишек расстреливают! У меня в городе племянник, старшей сестры сынишка, двенадцать лет ему как раз на днях исполнилось. Может, он среди тех хлопчиков оказался? Ведь мог оказаться! Да я теперь двадцать четыре часа в сутки листовки писать готов, чтобы подлым гадам этим с их враньём бесстыжим нос утереть! Хай люди добрые правду знают! Эти листовки сейчас поважнее, чем пули и снаряды, чтобы народ до прихода наших продержался.
– Верно мыслишь, товарищ Хмаренко! – горячо поддержал командир Яковенко. – Листовки наши должны стать противоядием от вражеской пропаганды. И силу этого яда нельзя недооценивать. Для того чтобы наше противоядие действовало лучше, нам важно знать, чем гитлеровцы загаживают головы наших людей и чем дышит город, каковы в нём настроения.
– Да какие настроения? Страх и ненависть. И фашисты, конечно, хотят сделать так, чтобы страх пересилил в людях ненависть! – сказала Надежда Фесенко. – Наши люди это понимают. Ребятишек расстреляли на глазах у местных жителей для острастки, а сами по радио вещают про райскую жизнь при новом порядке.
– А райская жизнь та – замануха для трусов, которые поверят, будто покорностью смогут купить её себе. И для гнид, которых и пугать-то без надобности – они и так любой нечисти зад лизать готовы за шматок сала, а дай им над другими власти с ноготок – и мать родную продадут, не сомневайтесь! – гневно подхватил Хмаренко.
– Это уж да, – кивнул командир Яковенко. – На то она и фашистская пропаганда, чтобы вся гнида, которая в мирное время сидела затаившись, теперь повылезала и поднялась, как муть со дна, при этом «новом порядке».
– А вслед за собой она потянет всех, кого сможет зацепить, – заметил до сих пор молчавший комиссар Михаил Третьякевич. – Тех, которые сами на вражескую пропаганду не повелись бы без дурного примера. Потому что, товарищи, силу примера никто не отменял. Помните об этом. Людям в городе важно знать правду, чтобы им не заморочили голову ложью. Но не менее важно им знать о том, что есть мы – те, кто продолжает бороться с врагом. Мы, коммунисты. Показывать пример верности нашей Советской Родине всем, кто растерян и готов дрогнуть, – это тоже наша задача.
«Какой Миша молодец! – с гордостью за брата подумал Виктор. – Ведь это, может быть, самое главное. Моральная сторона. И важно говорить о ней не стесняясь. Даже если кому-то кажется, что это лишнее».
Впрочем, никому из собравшихся здесь, в шалаше, служившем штабом отряда, так не казалось. Бойцы поддержали своего комиссара.
Комсомольская ячейка отряда
Вечером того дня прошло ещё одно собрание – подпольного обкома комсомола. Собрались комсомольцы отряда по-партизански, вокруг костра. Кроме секретаря подпольного обкома Надежды Фесенко и секретаря Ворошиловградского подпольного горкома Галины Сериковой, а также Виктора, здесь были молодые бойцы Афанасий Забелин и Юрий Алексенцев, самый младший из всех – ему не исполнилось ещё и семнадцати лет. Только-только принятый в отряд, причём не без участия Виктора, немного знавшего этого хлопца по своей ворошиловградской школе, где тот учился в девятом классе, и замолвившего за него словечко. Когда командир засомневался, не слишком ли мал этот юный партизан, Юра вдруг удивил всех неожиданно дерзкой репликой:
– А тебя, Витя, значит, брат-комиссар в отряд задним числом записал, чтоб за нами приглядывать?
Надежда Фесенко опередила Виктора с ответом:
– Что приглядеть за тобой, Алексенцев, не помешает – чистая правда. Но я сама этим займусь. И напрасно ты ухмыляешься. Решение о зачислении в отряд Виктора Третьякевича, как и в твоём случае, принимал лично товарищ Яковенко. Но решение райкома комсомола оставить Третьякевича для подпольной работы в оккупации к тому времени уже было принято. А вот по поводу тебя вопрос к командиру у меня имеется: знает ли он, что ты двадцать пятого, а не двадцать четвёртого года рождения? Гляди, Алексенцев, я вопрос-то подниму!
– Да и пожалуйста! – ничуть не смутился Алексенцев, улыбаясь строгой дивчине с самым добродушным видом. – Что меня командир прогонит, что ли? Я связной. А связной чем моложе, тем лучше – меньше подозрений. Лучшие связные это и вовсе ребятишки. Если только они ловкие и толковые, вроде меня! – Юра задорно подмигнул Виктору и Надежде.
– И что с тобой делать, Алексенцев! – притворно проворчала Фесенко.
– На задания брать не забывать! Тогда я и пользу принесу, и вредничать не буду! – пообещал Юра.
– Ну, это уж точно не ко мне, а к командиру, – резонно заметила Надежда. – Он сам выбирает, кого в разведку посылать. А вот когда листовки готовы будут, пойдём втроём, а то и вчетвером. Листовок будет много, и наша задача – пронести их в город незаметно.
– И расклеить? – уточнил Афанасий Забелин, спокойный, вдумчивый, ясноглазый хлопец. На вид ему было чуть бодьше двадцати лет.
– Расклеим, сколько сумеем, чтобы не рисковать понапрасну, – подала голос Галина Серикова, статная чернобровая дивчина. – Остальные передадим нашим связным с городским подпольем, а дальше уж их работа.
– В следующий раз, когда пойдём в город, тебе, Третьякевич, предстоит с ними познакомиться, – сказала Надежда Фесенко. – Это очень большая ответственность. Но, вижу, хлопец ты серьёзный.
На этом собрании Виктор узнал, что ворошиловградская подпольная сеть состоит из 28 человек, не знакомых между собой. Передача информации обеспечивается при помощи связных, и тот, кто знает связных, пароли для контакта с ними, адреса явок, тот владеет ключами от всей сети. И на этом же собрании Виктор был утверждён членом Ворошиловградского подпольного горкома комсомола и связным обкома. Фактически это означало, что отныне на его плечи ложилась связь между городским комсомольским подпольем и штабом партизанского отряда. По крайней мере, Надежда Фесенко твёрдо намеревалась передать ему все связи, а вместе с ними – ответственность. На тот случай, если что-то случится с ней и с её подругой Галиной. На доверие, которое они, его старшие товарищи, оказывали Виктору, мог быть лишь один ответ – взять на себя этот труд и свято хранить его в тайне, хранить любой ценой. Ведь от этого зависели жизни стольких людей!
Вскоре Виктор вместе с Юрой Алексенцевым по заданию командира группы Степана Сергеевича Рыбалко благополучно совершили свою первую вылазку на хутор к Матрёне Удовиченко, женщине, которая пекла для партизан хлеб. Матрёна нагрузила их свежей ароматной ношей и рассказала о том, что полицаи на хуторе пока никого не трогают, всё тихо. Возвращаясь, ребята не встретили ни души. Действительно, всё было тихо, даже слишком тихо.
– Это потому, что мы ещё действовать не начали, – заметил Юра. – Ничего, в следующий раз, как закинем листовок, – то-то