пусть она спит спокойно хотя бы эти последние три дня.
Однако Анна Иосифовна видела и понимала гораздо больше, чем они думали.
Виктор никак не ожидал, что мать первой заговорит с ним на заповедную тему, и был застигнут врасплох уже на следующий день после беседы с братом, когда поздним вечером она, встречая его в прихожей, вдруг спросила:
– Когда же, Витенька, вы уходите?
Он похолодел. И даже больше, чем слова, поразил его голос матери, такой тихий, ровный и спокойный, но в нём чувствовалась и бесконечная боль, и бесконечная покорность судьбе. Как будто она уже всё поняла, и передумала, и приняла сердцем.
– Куда, мамочка? – невольно отступая назад, испуганно спросил он. Ум Виктора отказывался в это поверить.
– В лес, или где вы там прятаться собираетесь, когда немцы придут, – ответила мать.
– А ты откуда знаешь?..
Мать тихо рассмеялась. И в смехе этом, казалось бы, таком лёгком и добром, Виктор уловил нотки горечи.
– Да что ж мы с отцом, слепые, что ли? Какой уж день вас с Мишей и к полуночи не дождёшься! И дома вон всё с ног на голову перевернули. Мы радио каждый день слушаем. Вон уж и соседи все говорят, что немцы придут со дня на день. А Миша ясно, для чего остался, в эвакуацию со своими не поехал. И как только ты назад вернулся, я сразу поняла, что хочешь ты быть вместе с Мишей, как собака за ним побежишь. Я, Витенька, всё понимаю. Но вы уж с братом там друг за дружкой приглядите. Может, оно и хорошо, что вместе. Отец вон говорит, был бы помоложе, тоже с вами бы пошёл. А мне, конечно, боязно. Но это ничего, сынок. Ты не думай…
Слушая её, Виктор тоже ощутил, как страх сжимает его сердце. Страх за неё и за отца. Прежде он никогда не думал о том, насколько неразрывно связаны их судьбы. Ведь что случись – родители остаются заложниками! Только теперь к нему пришло это осознание. Он уже и слышал, и читал о том, что творят фашисты на оккупированных территориях. Легко сказать: «не думай»!
Виктор даже не мог найти слов, чтобы ответить матери. Он только крепко обнял её и попросил:
– Ты тоже себя береги, мамочка.
Так в самые последние вечера перед уходом в лес нужда таиться от родителей отпала. И Виктору казалось, что никогда ещё он не осознавал так ясно, как дороги ему они оба.
Однако времени грустить не было. Немцы рвались к Ворошиловграду. Михаил ночевал в горкоме партии, уже не тратя время на дорогу домой и обратно. Партизанский отряд состоял из четырёх групп, и у каждой – свой командир. Иван Михайлович Яковенко зачислил Виктора в группу товарища Рыбалко. Базироваться предстояло между хуторами Паньковка и Христовое. Подготовить в лесу тайники, доставить ящики с оружием и боеприпасами, продовольствие – на всё это было слишком мало времени. Виктор включился в работу с таким рвением, что Рыбалко обратился к комиссару отряда:
– Спасибо тебе, Михаил Иосифович. Хорошим бойцом ты меня наградил. Не нарадуюсь!
– Ты не меня благодари, а Яковенко! – признался Михаил.
Виктор узнал об этих словах брата от Рыбалко. Приятно сознавать, что делаешь важное дело наравне со взрослыми! А в минуты отдыха он ещё и развлекал членов своей группы игрой на мандолине. Командир разрешил взять её с собой в лес. Впрочем, это разрешение больше походило на приказ. Музыкант в Викторе, казалось, смирившийся с тем, что сейчас не время для музыки, почувствовал себя польщённым. Однако в самый последний момент выяснилось, что места на подводе нет совсем, и Виктору ещё пришлось нести кое-что из того, что на ней не поместилось. Он отдал мандолину отцу, который пришёл проводить его и оказался очень кстати, спокойный, заботливый, удерживая людей от лишней суеты одним своим присутствием.
А лихорадочная спешка этих дней сказывалась во всем. Ведь за считаные дни нужно было успеть сделать то, на что по-хорошему не хватило бы и месяца.
13 июля с утра до позднего вечера ещё собирались, занимались последними приготовлениями. А 14-го группы отряда покинули город и отправились в лес, каждая – в своё место дислокации. Спешили, опасаясь форсированного наступления немцев. Но в Ворошиловград фашисты вошли только через три дня, 17 июля. Началась оккупация.
Первое задание
Штаб отряда размещался в шалаше на опушке леса. Сводки Совинформбюро слушали по рации три раза в сутки, поэтому о входе вражеских войск в Ворошиловград узнали уже с утра.
– Ну что, товарищи, дождались мы незваных гостей! – воскликнул Рыбалко. – Теперь надо выяснить, как их лучше потчевать.
Степан Рыбалко был человек крепкий, внушительный, с большими руками и глубоким звучным голосом, но немногословный. Тем внимательней привыкли прислушиваться рабочие завода к его словам.
– Верно мыслишь, товарищ Рыбалко, – поддержал его комиссар отряда, а следом за ним и командир Яковенко.
– В город на разведку пойдут связные. Фесенко! – скомандовал Иван Михайлович, обращаясь к высокой энергичной дивчине, секретарю подпольного обкома комсомола. – Возьми с собой Третьякевича Виктора, и отправляйтесь. И чтобы к вечеру вернулись и доложили обстановку!
– Есть, товарищ командир!
Виктор не в первый раз отметил, что на людях Яковенко говорит по-русски чисто, даже изредка не вставляя украинские словечки. Наверное, он хочет, чтобы его речь понимали все. Ведь в отряд набирали в основном рабочих Ворошиловградского паровозостроительного завода, а это были люди, приехавшие на Донбасс из разных уголков страны. Но, говоря с земляками, командир, сам того не замечая, переходил на родной язык.
Виктор был благодарен Яковенко, что тот послал на первое подпольное задание вместе с Надеждой Фесенко именно его. Надежда появилась в Паньковском лесу только вчера. Вместе со своей подругой Галиной Сериковой она вербовала в Ворошиловграде комсомольцев для городской подпольной сети, без помощи которой партизанскому отряду будет трудно обойтись. Виктор понимал, какое доверие оказал ему командир. Теперь оставалось лишь заслужить доверие Надежды.
Она была старше Виктора на несколько лет. В простом ситцевом платьице в горошек и белой косынке, защищавшей её голову от знойных лучей июльского солнца, она вполне могла сойти за хуторянку, особенно с этим узелком в руке, который она прихватила с собой для пущей убедительности.
– Если кто нас остановит – идём в город на базар за спичками! – предупредила Надежда Виктора и, развязав узелок, показала ему каравай хлеба. – Будем менять хлеб на спички.
– А хлеб-то ворошиловградский? – с сомнением спросил Виктор.
– Считай, что деревенский. Он и вправду домашний. Мне его вчера одна