от крови лезвие. – Курицу жалко было, мать меня так и недопросилась. А тут – никакой жалости, только ненависть и отвращение. Как захрипел он, забулькал своей перерезанной глоткой – меня чуть не стошнило. Вовремя ты, Витя, отходить скомандовал. Ножик только я запачкал, жалко. Не думал, что моим ножиком зарезать можно. Но не зря я его вчера наточил! Говорят, стоит только начать, дальше ещё легче будет, и уже не так противно. И вправду, была бы у них кровь другого цвета! Они же нечисть! Может, оттого и противно так, что нечисть эта людьми прикидывается, и убивать их приходится как людей…
Повисло тяжелое молчание. Ребята сидели на земле, в тени развесистой ивы, не поднимая друг на друга глаз.
– Если мы будем считать их за людей, то убивать не сможем, – сказала Надежда. – Ни фашистов, ни их приспешников из местных, для которых партизаны самые страшные враги, потому что злят их новых хозяев, а те показывают своё истинное лицо, и по глупости купиться на фашистскую пропаганду уже нельзя – для этого надо быть конченой сволочью. Именно такова и есть одна из наших главных задач. А то иные граждане надеются всю оккупацию прожить с фрицами душа в душу, а где нет ни листовок, ни взрывов, как мы сегодня в городе устроили, там и фрицы облав с расстрелами не чинят – зачем им опровергать свою же собственную пропаганду? Правда, это не касается евреев, которых «культурная нация» уничтожает поголовно в первую очередь. А ведь есть такие, которые этому даже рады! И невдомёк им, что украинцы, русские и белорусы по гитлеровскому плану на очереди вслед за евреями. Это ведь уже теперь ясно! И то же самое ждёт весь советский народ: скотское существование в рабстве с последующим уничтожением. Но гитлеровцы об этом не рассказывают жителям оккупированных районов. Они кричат по радио про райскую жизнь для молодёжи, которая поедет на работы в Германию, где на деле многих ожидает голод, унижения, побои и мучительная смерть. Теперь, когда наши мирные люди об этом узнают, они не поедут в логово врага добровольно. А значит, будут облавы и расстрелы. И тогда уж каждый поймёт, что тихо отсидеться не выйдет, что покорность врагу означает измену Родине, что сопротивление – это долг каждого. Хорошо ты это, Афоня, про курицу сказал! Конечно, жалко курицу, она же глупая и зла никому не сделала! Но во время оккупации никто из наших советских людей не имеет права быть курицей. Каждый обязан остаться человеком. И помнить заодно о том, что и фашистская нечисть такой на свет не родилась. Были они изначально людьми. Нечистью сделала их геббельсовская пропаганда. Вот о чём нам с вами нельзя забывать никогда. У них – яд, у нас – противоядие. Слово и дело.
Всю оставшуюся дорогу до партизанского лагеря Виктор обдумывал сказанное Надеждой. Конечно, он подписался бы под каждым её словом! Победить врага можно только сопротивляясь. Пропаганда и пример сопротивления – вот долг партизан перед населением. Потому что партизанами должны стать все. До тех пор, пока фашистская нечисть не будет изгнана с нашей земли.
Выслушав рассказ о диверсии на складе боеприпасов, командир горячо похвалил своих молодых бойцов:
– Ай, добре! Молодцы! Фрицы теперь охрану там усилят, так что весь склад рвануть, может, и не получится. Но не это сейчас главное. Вы ж такой там конец света учинили, что его долго помнить будут! А это значит, у людей в голове отложится: фрицы в городе не хозяева! Вот за что я вам, товарищи вы мои дорогие, выношу благодарность!
Однако мысли командира Яковенко были заняты группой Литвинова, следов которой обнаружить пока не удавалось.
– Сегодня опять наши на поиски пошли, Хмаренко с Морозовым, – признался он озабоченно. – А литвиновские, может, в свою очередь нас ищут. Так что, если наши ни с чем вернутся, завтра я сам пойду. Со мной – Галя Серикова и ты, Витя. Сегодня отдыхайте. Пойдём опять рано.
Морозов и Хмаренко, как и опасался командир, не принесли никаких сведений о группе Литвинова.
– Ну и ладно, – сказал им Яковенко ласково. – Теперь наша очередь.
Поиски группы Литвинова
На следующий день двинулись в путь на рассвете, не делая привала, пока не стало по-настоящему жарко. Вышли к лесистому берегу Донца. Тень и близость воды после степного зноя показались раем. Камыши, застывшие над зеркальной гладью, напомнили Виктору Суходольский хутор, превращённый в пионерлагерь, ночные купания вожатых и сны яснее яви, в которых его подстерегали русалки и звал на помощь пойманный ими мальчик. Вот он, Донец, приток Дона, всё тот же, что под Краснодоном, что здесь. Уж не русалки ли утащили на его илистое дно связных группы Литвинова, когда они по заданию своего командира вот так же блуждали по лесостепи в поисках штаба отряда и остановились на привал у этого берега?
Синее небо, отражаясь в воде, становится ещё глубже, и в нём ничего не стоит утонуть. Как до войны. И даже не верится, что здесь, на нашей земле, – враги, что они совсем рядом.
Ещё труднее уложить в голове, что с приходом врага зашевелилось в сердцах стольких людей всё маленькое, подленькое, что прежде пряталось словно русалки в тине. Вот если бы его можно было укротить при помощи волшебной музыки, как в том сне! Виктор невольно улыбнулся этой мысли, сознавая, что о другой музыке, кроме той, что сыграли вчера ночью в Ворошиловграде они с ребятами, речи быть не может.
– О чём ты, Витя, так глубоко задумался? – пристально глядя на него, спросил командир Яковенко.
– Да у меня, Иван Михайлович, одна мысль из головы не идёт: как это мы в мирное время недоглядели за людьми… Мне в детстве отец много про Гражданскую войну рассказывал. Я на селе родился и видел, как кулачьё над бедняком измывается, как всё село живёт впроголодь, а жируют за счёт других каких-то две семейки мироедов. Потом сломала кулачью хребет наша советская власть и показалось, что теперь уже всё, не будет у Гражданской войны продолжения, что остаётся учиться и строить, создавать новую жизнь, что возврата к прежнему у людей и в мыслях нет. Ведь народ наш поверил в новую жизнь, в то, что можно жить лучше, светлее, чем деды жили. Большинство наших людей поверило! Откуда же они берутся, эти старосты и полицаи, что готовы фашистам сапоги лизать? И ведь это, говорят, в каждом селе, на каждом хуторе!
Яковенко