местного ресторана с большими окнами, занавешенными плотными шторами, сквозь которые едва мог пробиться свет.
Зайдя в большое помещение ресторана, нам в глаза сразу же бросилась красиво оформленная красным занавесом сцена с скучающим подле нее черным роялем. Метрах в трех от сцены было место с высокими стульями, где продавали алкогольные напитки, а по всему залу были разбросаны симпатичные резные деревянные столики, накрытые темно-бордовыми шелковыми скатертями. Интерьер был напыщенным каким-то и слащавым. Посмотрев на Маргариту, мне подумалось сразу, что этой своей красотой помещение обязано ей, поскольку женщина была приверженцем томных буржуазных стилей, это было сразу видно еще находясь у нее в доме, где повсюду были тяжелые портьеры, вычурные статуэтки и пестрые ковры. Маргарита улыбаясь провела нас в небольшую гримерную за кулисами и попросив молодую официантку принести нам кофе сказала:
– Ну вот, девочки. Места мало, я понимаю. Но большего помещения здесь нет. На втором этаже офицерские комнаты, многие из них там живут, так что все занято. Если нужно будет что, меня сможете найти в зале, я все время там нахожусь.
– А музыка? Кто играть будет? – спросила я.
– С минуты на минуту придет Альберт. Он на пианино играет и на баяне может, если надо. Сюда еще бывает забегают девчонки мои, покурить и потрещать, когда устают развлекать гостей. Я им скажу, что пока вы здесь, чтобы не тревожили лишний раз вас. Но, если уж какая залетит к вам пташка, то вы не сердитесь, – сказала Маргарита, поправляя на окнах шторы.
– Да пускай ходят, как и раньше. Нам-то что. Всем места хватит, – пожала плечами Ленка, доставая нашу обычную одежду и вешая ее на вешалку для того, чтоб потом переодеться после выступления.
– И девочки, я вас очень прошу. Помните, что от вашего поведения зависит и мое положение здесь. Вдруг вы что выкинете, а я и промолчать не смогу, а заступлюсь то тоже могу попасть в немилость, сами понимаете. Я столько здесь усилий приложила, чтобы прикормить эту свору проклятую, чтоб они по городу не шастали, да людей наших не трогали, поэтому очень вас прошу, с пониманием отнеситесь ко всему здесь, – заламывая руки проговорила Маргарита, которая скорее всего сомневалась в нашем покорном поведении, в чем, сказать к слову, она была права.
Где-то после часа наших безразличных приготовлений, растяжек и распевок, поскольку в этот раз аудитория должна была нас смотреть самая что ни на есть ненавистная, мы с девчонками по сигналу Маргариты под музыку пианино, которое играло русскую народную музыку по максимум приближенную к оригиналу, вышли на сцену и в зале воцарилась тишина.
– Обомлели, гады, – улыбаясь сказала мне стоящая рядом Ленка.
– Ну и пускай, такого они точно еще не видели на этой сцене, – хмыкнула я, смотря на присутствующих в зале немцев в то время, пока мы выводили хоровод вокруг поющей своим красивым голосом Светы.
В ресторане в этот день было человек двадцать из офицерского состава. Трое за одним столиком уже были пьяны еще с утра скорее всего и их происходящее мало волновало, поскольку они больше были увлечены своими сидящими на их коленях девицами, одна из которых подмигнула нам, давая понять, мол, ну мы и заварили кашу. Человек восемь сидело за карточным столом и уж точно казалось не слышали и не видели вокруг себя ничего, поскольку гора денег, которая лежала на столе их интересовала намного больше, чем выступление. Остальные смотрели на нас с нескрываемым интересом. Кто-то посмеивался, поскольку само понимание того, что мы вынуждены были выступать перед теми, кто топтал танками и поливал кровью нашу землю, доставляло им удовольствие, кто-то презрительно улыбался, поскольку априори ненавидел все, что можно было окрестить словом «русское» и искусство в том числе. За столиком, где сидел Вольфганг в компании Гельмута и пары разодетых красивых девиц, которые улыбались во все тридцать два и с нескрываемой неприязнью смотрели на сцену, словно мы могли составить им конкуренцию, этим видавшим виды пройдохам, как окрестила бы их моя бабушка, за ним единственным царило какое-то понимание, я бы так сказала, того, что происходило на сцене. Особенно когда мы начали играть музыкальную сценку, написанную Львом Давидовичем, по сценарию которой одна девушка страдает в ожидании своего любимого с войны, три же ее подруги постоянно утешают ее, пытаясь развеселить ее, увлекая разными способами, но когда девушка получает с войны похоронку, то решает проститься с жизнью. Сидя на берегу реки она распускает свою косу и бросая в темную пучину свою ленту вместе с похоронкой, и сама уходит под воду вместе со своими женскими чаяниями и мечтами. Девушку играла Ленка и когда она распустила свою длиннющую, густую, чернявую косу и склонив голову набок перекинула эту великолепную гриву через плечо, у Вольфганга в этот момент в глазах загорелся такой огонек, что я прям всеми фибрами души почуяла, что быть беде уж точно.
– Ты выдела? – прошептала мне Катюшка, которая тоже обратила внимание на то, как офицер посмотрел на Ленку.
– Да видела, скотина, – процедила я сквозь улыбку.
– Ой девки, идите-ка вы все в гримерку, а я пару песен еще спою и к вам вернусь, – сказала нам Света в тот момент, когда мы заканчивали танец.
Вернувшись в гримерную, уставшие, без настроения мы сели и сразу же налив себе в чашки кофе, переводя дух переглянулись.
– Ленка, – строго сказала я, смотря на красивые распущенные волосы подруги. – Заплети ты их от греха подальше. А тот там тот, который сейчас главный у них, слюнями подавился, как только ты ними там трепанула на сцене. Не надо было так внимание к себе привлекать. Сказал же Лев Давидович, как солдаты и не более.
– Да я если честно куда-то в себя погрузилась во время выступления и отыграла все как раньше. О маме почему-то вспомнила. Так не хотелось думать о том, перед кем мы выступаем, вот и улетела на миг. А волосы да, это было лишнее, – ответила она, быстро заплетя тугую косу.
На сцене слышалось задорное пение нашей Светы, которая там строила изо всех сил этакую девицу-хохотушку, простую и глупенькую, отдуваясь за всех нас. Спустя где-то пол часа ее выступлений музыка стихла, послышались аплодисменты, кто-то даже засвистел, провожая Свету за кулисы.
– Ну что там? – спросила я у Светы, когда она раскрасневшаяся села за стол, стянув со своей головы ленту.
– Да пьяные уже почти все, как свиньи. Не жрут только те, кто там возле главного их сидят. А так свиньи свиньями