меня в куски». Перелетные грамотки делали свое дело. Когда у казаков Корелы кончился порох, они нашли его в мешках, которые кто-то из московского войска вынес из лагеря в ближние к городу траншеи. Некоторые воеводы даже открыто показывали свои симпатии к осажденным. Так, Михаил Глебович Салтыков во время одного из приступов, когда нападавшие причинили казакам «тесноту велию», самовольно распорядился оттащить пушки с насыпи и прекратил стрельбу. Поговаривали, что и Мстиславский, не получивший от Бориса ни царевны Ксении, ни Казани с Сибирью, начал тайно мирволить Дмитрию после того, как тот прислал ему дружеское письмо.
В довершение ко всему в лагере осаждавших начались болезни и голод; выжженная и опустошенная Комарницкая волость не могла прокормить такое большое войско.
17 апреля под Кромы приехал Басманов, привезя с собой приказ Федора Мстиславскому и Шуйскому возвратиться в Москву. Басманов имел поручение привести войско к присяге новому царю, для чего вместе с ним в лагерь прибыли новгородский митрополит Исидор с духовенством. Уже известное нам место в тексте присяги посеяло среди ополченцев тревогу и растерянность. Теперь многие окончательно утвердились в своем нежелании служить Борисову роду. Первыми открыто признали Дмитрия законным наследником рязанское ополчение во главе с дворянами Ляпуновыми, братьями Прокопием и Захарием. Эти закоренелые мятежники участвовали еще в бунте Бельского, вспыхнувшем в Москве после смерти Грозного, и позднее дважды осуждались правительством Бориса на строгие кары за местнические ссоры и сношения с непокорными казаками; теперь они вновь оказались в первых рядах бунтовщиков. К ним присоединились ополчения Тулы, Каширы, Алексина и других южных городов Московского государства. Они с такой яростью вопили против присяги и митрополита, что тот почел за лучшее уехать. Воеводы безучастно наблюдали за происходящим: одни – не осмеливаясь приструнить буянов, другие – таких было большинство – тайно сочувствуя им.
Мятежных воевод возглавил Басманов. Он побудил их завязать письменные сношения с Дмитрием. 5 мая в Путивль прибыл гонец из московского лагеря, Авраамий Бахметев, с известием о смерти Годунова и о мятеже в войске. Он также привез в подкладке кафтана повинное письмо Басманова. «Я никогда не был изменником, – писал изменник, – и не желаю своей земле разорения, а желаю ей счастья. Теперь Всемогущий Промысел открыл многое; притом сам ближний Бориса, Семен Никитич Годунов, сознался мне, что ты истинный царевич; теперь я вижу, что Бог покарал нас и мучительством Бориса, и нестроением боярским, и бедствием царствия Борисова за то, что Борис неправо держал престол, когда был истинный наследник; теперь я готов служить тебе, как подобает». Дальше Басманов писал, что не едет в Путивль сам потому, что хочет подготовить переход войска на сторону законного государя без пролития крови.
Дмитрий был сам не свой от радости и боялся только одного: как бы слух о Борисовой смерти не оказался ложным. Занятия с иезуитами были немедленно прекращены; философские раздумья уступили место политическим и военным соображениям. К Кромам был выслан отряд – 500 поляков и 1500 казаков – под началом Дворжицкого и Запорского, с целью побудить московское войско к признанию Дмитрия и, если потребуется, оказать помощь мятежникам.
Чтобы усилить смятение и растерянность в московском лагере, Запорский придумал военную хитрость. Он вызвал к себе одного из своих солдат, русского, и сказал ему:
– Берешься ли послужить своему прирожденному государю Дмитрию Ивановичу и согласен ли потерпеть за него?
Русский без колебаний ответил:
– За своего государя Дмитрия Ивановича я готов умереть и всякие муки претерплю.
– Ну так возьми это письмо, иди и попадись в руки годуновцев.
Подложное письмо, изготовленное Запорским, было написано якобы от имени гетмана Жолкевского и извещало кромчан и казаков Корелы о подходе 40-тысячного коронного войска. Как и надеялся Запорский, оно сильно напугало московских воевод, тем более что во время его чтения к ним прибежали татары, разъезжавшие вокруг лагеря, и стали клясться, что к Кромам подходит польское войско, – они увидели отряд Запорского и Дворжицкого.
Басманов, видя, что наступил удобный момент для исполнения его замысла, отозвал в сторону братьев Голицыных, Василия и Ивана Васильевичей, и Михаила Глебовича Салтыкова.
– Видимое дело, – сказал он им, – что сам Бог Дмитрию пособляет – вот сколько мы с ним не боремся, как из сил не бьемся, а ничего не поделаем, он сокрушает нашу силу и наши начинания разрушает: стало быть, он настоящий Дмитрий, законный наш государь. Если б он был простой человек, Гришка-расстрига, как мы думали, так Бог бы ему не помогал. Да и как простому человеку можно сметь на такое дело отважиться! Сами видим в полках наших шатость, смятение: город за городом, земля за землею передаются ему, а польский король посылает ему помощь. Не безумен же король – значит, видит, что он настоящий царевич! Придут поляки, начнут биться, а наши не захотят. Все государство русское приложится к Дмитрию, и мы как ни будем упорствовать, а все-таки, наконец, поневоле подчинимся ему, и тогда будем у него последние и останемся в бесчестии. Так, по-моему, чем по неволе и насильно покориться, лучше теперь, пока время, покоримся ему по доброй воле, и будем у него в чести.
Голицыны и Салтыков согласились с ним. Для того, чтобы воеводы, остававшиеся верными Федору, не смогли помешать им, заговорщики решили организовать нападение кромчан на лагерь и, воспользовавшись сумятицей, взбунтовать войско. В Кромы был отправлен лазутчик с известием, что верные Дмитрию московские люди поддержат нападающих.
Из-за весеннего разлива реки Кромы между городом и лагерем образовалась непроходимая топь. Москвичи перестали выставлять караулы, уверенные в том, что со стороны Кром им не угрожает никакая опасность; лишь изредка какой-нибудь скучающий стрелец выходил на берег, чтобы сделать несколько выстрелов в никуда.
Корела воспользовался беспечностью русских. В ночь на 17 мая его казаки загатили топь и на рассвете с криком бросились на лагерь. Ляпуновы с рязанцами, стоявшие наготове, тут же повели сторонников Дмитрия им навстречу. На берегу реки Басманов сел на коня и, потрясая грамотой Дмитрия, закричал тем, кто остался в лагере:
– Вот грамота царя и великого князя Дмитрия Ивановича! Изменник Борис хотел погубить его в детстве, но Божий Промысел спас его чудесным образом! Он идет теперь получать свое законное наследство. Сам Бог ему помогает! Мы признаем его теперь за истинного Дмитрия царевича, законного наследника и государя Русской земли. Кто с нами соглашается, тот пусть пристает к нам, на эту сторону, и соединяется с теми, кто сидит в Кромах. А кто не хочет, пусть остается на другой стороне реки и служит изменникам против своего государя!
Ратники толпой повалили на берег. Возле гати несколько священников с крестами в руках принимали крестное целование