бороду. Толпа вломилась к ним на дворы, разнесла их дома и опустошила погреба. Бочки ставили стоймя, выбивали днище и черпали вино ладонями, шапками, сапогами – досыта, до беспамятства. В тот день опилось и умерло около ста человек.
После немцев накинулись на дома Борисовых родственников и любимцев – Годуновых, Сабуровых, Вельяминовых. Душ не губили, но грабили дотла. Погромы продолжались всю ночь. Под утро мертвецки пьяная Москва заснула тяжелым, темным сном.
На следующий день дума, посовещавшись, отправила в Тулу посольство, состоявшее из представителей высшей московской знати – князей Федора Ивановича Мстиславского, Василия Ивановича Шуйского с братьями, Дмитрием и Иваном, Ивана Михайловича Воротынского и Андрея Андреевича Телятевского. Они привезли Дмитрию повинную грамоту от лица патриарха Иова, всего освященного собора и разных чинов Московского государства. Одновременно с ними в Тулу приехали донские казаки во главе с атаманом Смагой Чертенским. Дмитрий, уважавший донцов за Кромы, нанес неслыханную обиду боярам тем, что первыми допустил к своей руке казаков; после этого он еще обратился к московским послам с довольно строгой речью, укоряя их за то, что они признали его позже простых русских людей. (Здесь мне остается только повторить вслед за Костомаровым и Валишевским, что Гришка Отрепьев вряд ли позволил бы себе такую выходку в подобных обстоятельствах. Поведение Дмитрия в Туле еще раз подтверждает его непоколебимую уверенность в своем праве и своей силе.)
Но, даже узнав о покорности столицы, Дмитрий не торопился ехать туда.
– Я не могу приехать в Москву прежде, чем мои враги не будут удалены оттуда, – говорил он боярам. – Хотя большую их часть вы уже выпроводили, но нужно, чтобы Федора и его матери тоже не было – тогда я приду и буду вашим милосердным государем.
Многие историки видели в этих словах прозрачный намек Дмитрия на желательное для него физическое устранение семьи Годуновых, однако я отвергаю такое их объяснение. Хорошо известно, что Дмитрий проявлял чувство какой-то непреодолимой гадливости ко всему, что было так или иначе связано с именем Бориса. Легко представить, каким невыносимым должно было быть для него совместное пребывание в одном городе (в столице!) с сыном ненавистного ему человека, который к тому же сам заявлял о своих правах на престол!
Оставшись в Туле, Дмитрий выслал в Москву военный отряд под предводительством Басманова и своих полномочных представителей – князя Василия Голицына с двумя товарищами, князем Рубцом-Масальским и дьяком Сутуповым (последних двух, как помнит читатель, Дмитрий особо отличал за предоставленного ему при Добрыничах коня и за сданную путивльскую казну). Послы имели поручение Дмитрия низложить патриарха Иова; несомненно, также, что он дал им распоряжения относительно Федора. Каковы были эти распоряжения, остается тайной. «Не хочется верить, – пишет Валишевский, – чтобы они предрешали ужасную участь, постигшую несчастную семью». Действительно, исполнители воли Дмитрия явно перестарались. В их действиях слишком ясно чувствуется вековая выучка кремлевских холопов, не боящихся взять грех на душу ради угождения своему господину.
Приехав в Москву, Голицын с товарищами прежде всего низложили патриарха Иова. Формальным основанием лишения сана было желание самого Иова: еще в последние дни царствования Годунова слепнущий патриарх написал грамоту о своем отречении и выразил желание провести остаток дней в уединении и смирении. Вмешательство в церковные дела давно уже стало неотъемлемым правом светской власти. Иов подчинился решению нового царя. В Успенском соборе он принародно снял с себя панагию и, подойдя к иконе Владимирской Богоматери, сказал:
– Здесь, пред сим святым образом, я был удостоен сана архиерейского и девятнадцать лет хранил целость церкви и чистоту веры. Ныне вижу, что грехов наших ради наступает время торжества обмана и ереси… Мы, грешные, молим: Матерь Божия, утверди православную веру непоколебимо!
На глазах у всех его облачили в простую монашескую одежду и отвезли в Старицкий Богородицкий монастырь, который он сам выбрал местом своего пребывания. Вместо Иова церковь возглавил архиепископ рязанский Игнатий, чье посвящение в сан патриарха было отложено до приезда в Москву Дмитрия. Игнатий был родом грек; на родине он носил сан епископа эриссонского. Приехав по примеру многих греческих иерархов в Россию при царе Федоре Ивановиче, он получил от Бориса рязанскую епархию. Игнатий первым среди русских архиереев признал Дмитрия истинным царевичем, за что и получил от него патриаршество.
Родственников и любимцев Годунова – 74 семейства – отправили в ссылку в волжские и сибирские города; из Москвы их увозили на телегах, в кандалах и в одном исподнем. Впрочем, в тюрьму был посажен один Семен Никитич Годунов; всеобщая ненависть к нему была столь велика, что в заточении его уморили голодом: когда он просил есть, стражи со смехом протягивали ему камень.
Одновременно было разрешено вернуться в Москву всем семействам, пострадавшим от Бориса. Бесконечные подводы со всех концов государства потянулись в столицу – их было намного больше телег с опальными годуновцами.
После расправы с патриархом и родней Бориса решилась участь Федора, Марьи и Ксении. Дом, где их поселили, некогда принадлежал кошмарному Малюте Скуратову; в народе уверяли, что по ночам там бродят окровавленные привидения замученных им людей. 10 июня в его стенах разыгралась уже не воображаемая, а настоящая кровавая драма. Пришедшие сюда в сопровождении трех дюжих приставов дворянин Михаил Молчанов и дьяк Андрей Шеферединов развели заключенных по разным комнатам. Царицу Марью удавили легко и без шума. Но Федор оказал упорное сопротивление. Сильными ударами в зубы сбив с ног двоих приставов, он долго боролся с остальными убийцами, пока один из них не схватил его за половой орган. Обессилев от невыносимой боли, Федор вскричал:
– Бога ради, прикончите меня скорее!
Убийцы дубинами размозжили ему плечи и грудь и задушили на полу.
Ксению не тронули. Узнав о смерти матери и брата, она не то попыталась отравиться, не то просто слегла в постель от нервного потрясения – современные известия говорят разное. О дальнейшей судьбе несчастной царевны я скажу чуть позже.
Голицын с Масальским объявили народу, что царь Федор и царица Марья отравили себя ядом; тела их были выставлены на позор в течение нескольких дней и потом погребены в Варсонофьевском монастыре – без отпевания, по обряду, предусмотренному для самоубийц.
Заключительным актом боярского правосудия стало надругательство над телом самого Бориса: его прах вынули из пышного гроба в Архангельском соборе и, переложив в обыкновенную деревянную раку, погребли рядом с телами его жены и сына.
Усилиями Голицына и его товарищей Москва в несколько дней была очищена от царевых недругов. Дмитрий мог спокойно ехать в столицу на родительский престол.
Извещенный о московских событиях, Дмитрий выехал из Тулы в Серпухов. Здесь, под городом, на берегу Оки, для него был разбит привезенный из Москвы