огромный шатер, вмещавший несколько сотен человек. В то время среди богатых русских людей существовал обычай возводить летом в поле шатры и пировать в них с друзьями. Бояре соперничали друг с другом в роскоши своих шатров, но царский шатер, разумеется, превосходил остальные своим великолепием. Это сооружение вызвало изумление у сопровождавших Дмитрия поляков. Шатер имел вид замка с башенками, пестро расписанного и разукрашенного разноцветными лентами и материями; внутри он делился пологами на несколько помещений, просторных и богато убранных. Вместе с шатром Бельский прислал царю походную кухню, придворных поваров, телеги с дичью, мясом, пряностями, вином, медом, золотую и серебряную посуду, прислугу, царские кареты и 200 лошадей из царских конюшен.
Весь день Дмитрий пировал, угощая приехавших к нему из столицы думных бояр, окольничих и думных дьяков. Они били челом царскому величеству на верную службу, целовали его руку, подносили подарки – собольи меха, драгоценные камни, изделия из золота и серебра. Дмитрий ласкал их и щедро отдаривал.
Наутро он выехал в Москву в раззолоченной карете, сопровождаемый знатными вельможами, поляками, казаками и несколькими тысячами московских стрельцов. 19 июня царский поезд прибыл в Коломенское. На берегу Москвы-реки снова вырос огромный шатер. Народ повалил к нему; священники, монахи, купцы, посадские люди, крестьяне – все хотели поклониться государю царю Дмитрию Ивановичу. Подаркам не было числа, но Дмитрий с особенным расположением принимал хлеб-соль от бедняков.
– Я не царем, не великим князем у вас буду, – говорил он им, – я хочу быть вашим отцом. Все прошлое забыто: то, что вы служили изменникам – Борису и его детям, – я того вовеки не помяну. Буду любить вас и буду жить только ради счастья и благополучия моих любезных подданных.
Он не уставал вновь и вновь рассказывать им о своем чудесном спасении. Народ верил и дивился неисповедимым путям Божьего Промысла.
Бояре кланялись в землю и изъявляли полную покорность:
– Иди, великий государь, на свой родительский престол в царствующий град Москву. Великий государь, спасенный Богом! Прими свое наследие, радуйся и веселись вместе с верным твоим народом; враги твои исчезли, яко прах! Нет более мыслящих тебе злое – все готовы служить и прямить тебе, своему истинному государю.
Явились немецкие наемники. С ними у Дмитрия был долгий разговор. Их офицеры сказали ему:
– Не прогневайся, великий государь, мы стояли против тебя во время войны, ибо нас к тому обязывал долг присяги Борису: он был тогда царем. Теперь, когда вся земля Русская признала тебя государем, мы также готовы верно служить тебе!
Это означало: Бог знает, кто ты такой; мы служим тому, кто нам платит. Их откровенность не рассердила Дмитрия. Улыбнувшись, он отвечал им:
– Вы служили верно Борису, сражались против меня храбро. Когда войско перешло на мою сторону под Кромами, вы не пошли за ним, а воротились к Федору. Я не сержусь: вы не знали наших дел. Если вы, вступивши теперь ко мне на службу, будете верны и мне, так же как были верны Борису, я буду вам доверять и любить вас.
Он замолчал и вдруг неожиданно спросил:
– Кто держал знамя в Добрыничской битве?
Знаменосец выступил из рядов. Дмитрий подошел к нему и положил руку на его голову.
– Мне памятно твое знамя! – сказал он. – Вы, немцы, чуть меня не схватили, и насилу мой бедный конь унес меня. Он был тогда страшно ранен, мой бедный конь!.. Он здесь, со мной, и до сих пор еще не выздоровел. Он унес меня тогда и спас. Но если б вы, немцы, тогда меня взяли, вы бы убили меня?
Дмитрий испытующе посмотрел на знаменосца. Солдат смутился и с поклоном ответил:
– Благодарение Богу, что ваше величество ушли тогда от беды. Да сохранит Бог и впредь ваше величество от всяких опасностей!
Кроме этого неприятного эпизода ничто не омрачило общей радости и праздничного настроения. Въезд в Москву был назначен назавтра.
20 июня был ясный, солнечный день. С раннего утра толпы народа запрудили улицы Москвы; деревья, крыши домов, колокольни и церкви были облеплены людьми. Разъезжавшие по городу князь Рубец-Масальский и дьяк Сутупов, ответственные за подготовку столицы к царскому въезду, едва могли очистить дорогу, по которой должен был проехать Дмитрий.
Томительное ожидание тянулось до полудня. Люди до боли в глазах всматривались в горизонт, стараясь не пропустить появление «красного солнышка». Наконец на Коломенской дороге показалось облако пыли. Тут же загрохотали пушки и грянули колокола; десятки тысяч шапок полетело в небо; радостные слезы брызнули из глаз. Праздник начался.
Торжественная процессия вступила в город через Москворечье. Впереди всех, под звуки труб и литавров, ехали поляки – 700 человек, оставшихся с Дмитрием после поражения при Добрыничах. Их вычищенные латы и оружие ослепительно сияли на солнце; копья торчали остриями вверх. За ними, по два в ряд, шли стрельцы в раззолоченных красных кафтанах, с бердышами и пищалями; следом двигались царские кареты, запряженные шестерками великолепных лошадей. Далее ехали дворяне и дети боярские в праздничных кафтанах, музыканты и московская конница. Архиереи и священники, степенно вышагивавшее в своих сверкающих золотом ризах, держали в руках кресты, хоругви, иконы, Евангелия; перед архиепископом Игнатием несли патриарший посох. Следом за Игнатием, на белом турецком аргамаке ехал сам Дмитрий, в великолепном платье; одно его драгоценное оплечье, оправленное бриллиантами и жемчугом, стоило не менее 150 тысяч червонцев. Царя окружали 60 князей и бояр. Замыкали шествие немецкие полки и пестрая толпа казаков.
Народ, стоявший на обочинах дороги, по которой ехал Дмитрий, завидев царя, падал ниц и кричал, перекрывая оглушительный звон колоколов:
– Вот он, наш батюшка-кормилец! Ах ты, праведное солнышко наше! Взошло ты, ясное, над землей Русской, царь наш государь Дмитрий Иванович! Бог тебя чудесно спас и привел к нам, храни тебя Господь и впредь!
Дмитрий, сидя на коне, кланялся в обе стороны и отвечал:
– Боже сохрани мой верный народ в добром здравии! Молитесь Богу за меня, люди православные, мой народ, любезный, верный!
Так процессия дошла до моста через Москву-реку. Здесь произошло событие, неприятно поразившее многих москвичей, которые сочли его за неблагоприятное предзнаменование. Когда царь ступил на другой берег, вдруг налетел сильный вихрь; пыль столбом взвилась к небу, люди жмурились и придерживали шапки на головах.
– Господи, помилуй нас! – шептали в народе, крестясь. – Уж не беда ли какая нас ждет?
Вихрь улегся так же внезапно, как и начался. Шествие тронулось дальше. Когда Дмитрий через Москворецкие ворота въехал на Красную площадь, здесь его ждало многочисленное собрание духовенства из всех московских церквей; молитвенное пение оглашало воздух. При виде Кремля по щекам Дмитрия заструились слезы. Он слез с коня, обнажил голову и воскликнул:
– Господи Боже, благодарю тебя: ты сохранил мне жизнь и сподобил увидеть град отцов моих и мой