государства – первая и на протяжении почти ста лет единственная географическая карта нашей страны, сделанная русским человеком. Но любовь Бориса была деспотична, она совершенно подавила в Федоре всякую самостоятельность. «Пока я жив, – часто повторял Борис сыну, – ты мой раб, и должен существовать лишь для государя и отца, так же как после моей смерти все и вся будет существовать для одного тебя». Выросший под неусыпным оком отца, Федор не представлял себе иных целей и методов политики, кроме тех, которым научил его Борис. Поэтому с первых дней царствования он стал повторять все отцовские ошибки: не показывался народу и общался со своими подданными через посредство шпионов и палачей.
Но что еще хуже, к прежним ошибкам он прибавил свои собственные. Главной из них была та, что из текста присяги на верность новому царю вдруг исчезло имя Григория Отрепьева. Русским людям вменялось в обязанность «к вору, который называется Дмитрием Угличским, не приставать и с ним и с его советниками ни с кем не ссылатись ни на какое лихо, и не изменити и не отъехати и лиха никакого не учинити, и государства не подыскивати, и не по своей мере ничего не искати, и того вора, что называется князем Дмитрием Угличским, на Московском государстве видеть не хотети».
Новая формулировка имела целью лишить изменников отговорки, что они-де служат не окаянному Гришке, а царевичу Дмитрию. Но русские люди поняли ее так, будто правительство само не уверено в том, против кого оно воюет. Вот теперь Москва заволновалась.
– Пусть привезут сюда старую царицу, мать Дмитрия, и поставят ее всенародно у Кремля, – говорили в народе. – Пусть всякий услышит от нее: жив ли ее сын или нет. А то, за что ее держат в заточении? Значит, знают, что она скажет: «Мой сын жив!» – вот, что она скажет! Недолго царствовать Борисовым детям. Дмитрий Иванович придет на Москву, как на дереве начнет лист развертываться.
Предоставленной возможностью посвятить досуги в Путивле литературе и философии Дмитрий был всецело обязан князю Мстиславскому. Московский воевода и не подумал воспользоваться плодами Добрыничской победы для того, чтобы решительным ударом окончательно уничтожить остатки Дмитриевых войск. Вместо этого он занялся осадой Рыльска, которую вел настолько беспечно, что позволил большому отряду казаков и поляков, посланному из Путивля на помощь рыльчанам, войти в город буквально у него глазах.
Московское войско простояло под Рыльском две недели. Основное время осаждавшие тратили не на приступы и обстрелы города, а на перебранки с жителями.
– Не стыдно ли вам изменять законному царю и служить расстриге, беглому монаху? – интересовались московские ратники.
Бесстыжие рыльчане не моргнув глазом отвечали:
– Стоим за прирожденного государя Дмитрия Ивановича, которого ваш Борис-изменник хотел убить, а Бог его укрыл.
Осада кончилась тем, что Мстиславский увел войско в Комарницкую волость, а рыльчане, сделав вылазку вслед отступающим москвичам, разбили их арьергард и захватили 13 пушек.
Московское войско направилось к Кромам, но двигалось столь неспешно, что казаки атамана Корелы, вышедшие из Путивля по приказу Дмитрия, первыми заняли город. Мстиславский 14 марта обложил Кромы и разослал по округе карательные отряды для наказания жителей, изменивших Борису. По всей Северщине раздался стон. «Нельзя выразить, – пишет современник – иностранец, – с одной стороны, с каким бесчеловечием ратные люди Бориса свирепствовали над своими соотечественниками; с другой – с каким мужеством и твердостью духа шли мученики на смерть и истязания за Дмитрия, своего законного государя». С особенной жестокостью Мстиславский расправился с жителями Комарницкой волости: их сажали на кол, вешали по деревьям за ноги, жгли, расстреливали из луков и ружей, младенцев живьем зажаривали на сковородах. Татары, служившие в московском войске, толпами вели людей в полон, чтобы продать их на невольничьих рынках Крыма; редкого пленника успевали выкупить его родные или друзья. Но никакие казни и мучения не могли отвратить севрюков от Дмитрия, который, несмотря ни на что, оставался господином Северщины.
Тем временем осада Кром продолжалась и шла весь Великий пост, словно Мстиславский, по слову Карамзина, решил удивить Россию ничтожностью своих действий. Действительно, эта осада была «делом, достойным смеха», как выразился о ней один из ее участников, французский капитан Жак Маржерет. Огромное войско в 60–70 тысяч человек безнадежно застряло у маленького городка с деревянными стенами и земляным валом, который обороняли 600 казаков и несколько сотен жителей. Правда, в оправдание Мстиславского следует сказать, что на этот раз причина неуспеха заключалась не только в его бездарности, но и в воинском искусстве и мужестве атамана Корелы и его молодцов. Осадные пушки, некоторые из которых были так велики, что их не могли обхватить и два человека, без труда разбили городские стены и сожгли все деревянные постройки в городе; однако земляной вал оказался неприступен. Казаки вырыли в нем сложную систему ходов и нор – настоящий подземный город, в котором они укрывались от ядер, бомб и огня. Войско Мстиславского никак не могло взять вал приступом. При приближении врага казаки прятались в своих норах; отдельных смельчаков, пытавшихся сунуться туда вслед за ними, ждала меткая пуля из темноты, а нападать толпой было невозможно – вход в подземное убежище был слишком узок. Казаки били без промаха из своих длинных ружей; каждый день они клали у вала 50–60 московских ратников.
Выкурить казаков из их убежища было непросто: расположения подземных ходов москвичи не знали, а сидение под землей казаки переносили с редким терпением, были, по словам современника, «бесстрашны к смерти, непокоримы и к нуждам терпеливы». Впрочем, особой нужды они, кажется, не испытывали. Под землей у них хранились большие запасы сухарей и водки и в перерывах между приступами там вовсю шло казацкое гулянье, с музыкой и песнями. Вместе с ними в норах жили даже женщины, которые часто, разгулявшись после выпивки, вылезали голыми наружу и в поругание московским ратникам показывали им зад и перед.
Корела стал героем этой осады. В московском войске его считали чернокнижником, колдуном. Этот невзрачный, щуплый человек, покрытый шрамами, был родом из Корелы, области в Курляндии, по имени которой и получил на Дону свое прозвище. Среди донских казаков он славился храбростью и воинским разумением, каковую репутацию еще более упрочил под Кромами.
Между тем не все осаждавшие испытывали к казакам враждебные чувства. В лагере Мстиславского росло число тайных приверженцев царевича. Этому способствовали послания Дмитрия, прилетавшие в московский лагерь из Кром на стрелах. «Если не верите мне, – писал в них Дмитрий, – поставьте меня перед Мстиславским и моей матерью; я знаю – она еще жива и находится в горьком бедствии от Годуновых. Если она скажет, что я не сын ее, не настоящий Дмитрий, тогда изрубите