Читать интересную книгу Приговорённые к счастью - Сергей Матвиенко

class="p1">Пучеглазое чудовище следовало за ним, плавая по воздуху подобно огромной, склизкой, полупрозрачной и сморщенной медузе. Оно лениво шевелило пушистыми отростками на свешенном уродливом щупальце и таращило на него выпученные глаза, державшиеся на белых коротких стебельках. Бальтазар затвердил в уме спасительную молитву, и одновременно по складчатой поверхности и в глубине существа побежали переливающиеся искорками волны, будто чудовище слышало его мысли и немедленно на них откликалось. Оно даже поворачивалось вместе с ним туда же, куда и он. Смирившись с одним кошмаром, он содрогнулся от другого: жуткая медуза – это он сам.

Господи, ну почему они сразу не зашивают вместилище души в какой-нибудь приличный облик? Напяливали бы что-нибудь совсем обычное и для начала всем одинаковое: руки, ноги, голова, казённая одёжка?

Сейчас же, рассматривая головной мозг Фомы, Бальтазар не чувствовал никакого отвращения – привычный образ и, чего уж таить, обычно красивый. Конечно, если за складками нервной ткани и бегущими по ней волнами возбуждений можно разглядеть черты характера, ощущения и переживания. У каждого свой неповторимый отпечаток души.

Жаль, что на допросе он бесполезен. Побуждения едва различимы и запутаны; внутренняя речь – бессвязное, неразборчивое бормотание; а огонь чувств при некотором навыке несложно подделать. Да и всё можно подделать: и чувства, и мысли, и слова. Чужая душа – потёмки. Но всё же её созерцание – вещь глубоко интимная. Мало ли что можно подсмотреть. К слову, сам Бальтазар видел неприкрытую душу своей Елизаветы всего один раз (как он уверял себя, вышло это совершенно нечаянно).

Не таясь, Бальтазар рассматривал медленно подплывавшего к нему Фому. Следователю непозволительно пренебрегать любым полезным делу наблюдением. Кроме того, Фома, возможно, скоро обернётся его головной болью – стоит разобраться, как этого не допустить.

Фома выглядел подавленным, расстроенным и сбитым с толку. Никакой радости новой жизни. Бальтазар опасался чего-то похожего, но, признаться, не ожидал таких явных признаков грядущей беды. Он уже жалел, что притащил сюда этого малахольного.

В сознание Фомы пытались пробиться беспокойные мысли – даже не мысли, а заряженные раздражением назойливые мыслишки и невнятные образы. Словно мелкие и злые насекомые, они жужжали, кружили и нападали на его внешне спокойный ум, но не могли преодолеть возведённую им защиту из апатии – не безволия, тугодумия или лени, а упрямо заявляемого равнодушия ко всему. Довлевший над всем рассудок обрывал любую мысль или чувство ещё при рождении, заевшей пластинкой твердя нечто вроде унылого: «Всё одно, и нет в этом смысла».

Такой запросто замкнётся и схлопнется в себя. И тогда по справедливости (не упоминая строгой буквы закона, когда обман вскроется) придётся Бальтазару нести эту обузу на своих плечах, выхаживать это растение, поить и кормить за свой счёт, чтобы не усохло. «Авантюрист ты, Бальтазар, сколько лет на свете прожил, а житейской мудрости не накопил…»

Юноша понял, что беззастенчиво пялящийся на него проводник видит его насквозь, и закрылся, неведомо как притушив внутренний светильник. Полотно души перестало волноваться, и его гладь превратилась в тёмное зеркало, отражавшее ошарашенному наблюдателю лишь его собственное удивление на этакое ловкачество.

– Мне бы одеться, – угрюмо пробурчали окружающие стены, в точности передав интонации, волнами пробежавшие по коре мозга Фомы.

Бальтазар щёлкнул пальцами, и мягкий женский голосок сообщил, что всё готово и новое тело ждёт.

– Такой хорошенький получился, – похихикала невидимка.

Открылось новое помещение.

– Я бы и сам справился, – буркнули стены. – К чему только? Можно и так ходить, я знаю. Мне всё равно.

Вздохнув, Бальтазар показал ему на комнату воплощения.

Фома молча поплыл туда.

– Ваш? – спросил он на пороге, обернувшись на замершего по другую сторону стекла андроида.

– Мой, – подал голос Бальтазар.

– Прикольная модель. Будто живой, как мы с вами когда-то, – сказали стены равнодушным голосом.

Фома заплыл внутрь, и Бальтазар задёрнул за ним занавески.

Через пять минут оттуда вышел стройный атлет, одетый и обутый.

– Какая пошлость, – пробормотал он, оглядывая себя. – Тело точь-в-точь как у брата: живот кубиками, бицепсы и прочая подкожная анатомия. И одежда, чтобы подчеркнуть маскулинность. Думаю, можно и без таких одеяний обойтись. – Он стянул с себя майку, сбросил обувь и принялся стягивать штаны.

Бальтазар попросил его остановиться и, не выдержав, отвернулся, не желая видеть ничего, что могло открыться далее. Фома наконец внял его просьбам и прекратил разоблачаться, оставшись в одних семейных трусах.

– Фома, – обратился к нему Бальтазар. – Не стоит так переживать из-за внешности. Это твоё от природы идеальное тело, ни разу не потрёпанное жизнью. Собрали по всей временно́й оси этапы роста и расцвета и зафиксировали, исправив недочёты по наиболее похожему мультимиллиардному слепку. Судя по твоим словам, твой брат был в хорошей форме.

– Всё это я знаю. Как-никак в Институте работал, – проворчал Фома. – Но вот зачем мне это? – отдёрнув трусы спереди, он заглянул внутрь.

– Чтобы жизнь мёдом не казалась, – в шутку сказал Бальтазар и осёкся, осознав, насколько жалобно это прозвучало.

– Понятно, – отозвался Фома. – У меня не забалует.

– Дай бог! Но прошу, надень штаны. На Луне много красивых молодых женщин… Поверь, штаны тебе пригодятся. Если, конечно, ты не ставишь себе целью всех смешить и удивлять. Это даже у дикарей было непристойно. Даже если ты держишься лучших побуждений… Как ты говоришь? «Мне всё равно». Пусть тебе будет всё равно, во что ты одет.

Фома вздохнул и, что-то бормоча, поднял валяющиеся на полу штаны и майку и снова натянул на себя.

Бальтазар представился и спросил, не против ли Фома прогуляться до Лунной арены недалеко отсюда. То есть посидеть здесь вместе с ним, пока андроид, в грудине которого они физически находятся, не дойдёт до места. Фома пожал плечами.

«Вроде не против, это хорошо…» – подумал Бальтазар, рассчитывая на эти пятнадцать минут разговора с Фомой. Не может быть, чтобы тот хотя бы на каплю не воодушевился пробуждением к новой жизни. Это противоестественно. Что бы там ни мерещилось Бальтазару ужасного, сейчас Фома, как никогда, восприимчив и открыт к изменениям. Быть может, задушевная беседа с ним поможет Бальтазару подобрать подходящие, правильные слова, чтобы побороть эту хандру.

Заглянув в комнату отдыха, Бальтазар обернулся и замер в ужасе, увидев, как Фома пересёк прозрачную, разделяющую миры стену и исчез, запрыгнув в андроида. Тот сразу ожил – сложив ладони домиком, всмотрелся внутрь и помахал ему. Он замахал рукой в ответ, призывая идти обратно. Фома кивнул, но развернулся и направился к выходу.

Проклиная себя за беспечность, Бальтазар подбежал к стеклянной стенке и принялся в неё стучать. Но андроид, вернее, Фома уже закрыл за собой дверь. Ну дела! Угнал транспорт! И так ловко! Бальтазар от удивления развёл