не приходилось много тратить.
Когда она открывает дверь банка и входит в вестибюль, где, как обычно, пахнет свежей типографской краской и мятными конфетами, ей приходит в голову, что за время пребывания в “Чартер-Виллидж” Ларс, должно быть, израсходовал всю свою половину родительского наследства. Когда адвокат разобрался в его финансах, оказалось, что речь идет всего о нескольких сотнях долларов. Можно сказать, что Ларс умер, оставив после себя фактически один халат. Какое-то мгновение она колеблется. В “Чартер-Виллидж” действительно ведут слишком уж роскошный образ жизни. Это не в ее стиле. Но, по крайней мере, там чисто. И Ларс же прожил там больше десяти лет. Если подсчитать ежемесячные взносы, все сходится.
– Спасибо, Брайан, – говорит она кассиру, который вручает ей выписку, слегка приподняв бровь.
Отец Брайана, Сезар, раньше играл в гольф с Уиллом. Она гадает, позвонит ли Брайан отцу и расскажет ли о сегодняшней операции. Она твердо решает не обращать внимания. Все равно это обязательно случится. Люди будут болтать. Люди в Соуэлл-Бэй всегда болтают.
Следующий пункт назначения – дом Дженис Ким. У сына Дженис есть какой-то навороченный сканер, и когда Това позвонила сегодня утром, чтобы спросить, может ли она заглянуть к ним и воспользоваться этим сканером, Дженис сразу согласилась.
– Ты как, нормально? – Дженис опускает очки, скептически разглядывая ортез. Тове не свойственно внезапно напрашиваться в гости.
– Конечно. Почему ты спрашиваешь? – Това старается, чтобы голос звучал ровно. Копия водительских прав нужна для подачи заявления, но об этом она умалчивает.
Дженис помогает отсканировать карточку и показывает, какие кнопки нажимать на принтере. Когда они заканчивают, она спрашивает:
– Не хочешь остаться на кофе?
Това это предвидела. Она включила в свой график кофейную остановку у Дженис.
Час спустя, выйдя из дома Ким, Това едет в Элланд. Это заняло бы всего десять минут, если бы она поехала по федеральной трассе, но Това, как всегда, выбирает проселочные дороги. Полчаса спустя она заходит в сетевой магазин, указанный в телефонном справочнике округа Снохомиш в разделе “Фотографии на паспорт”. Для подачи заявления требуются две фотографии, а поскольку Тове никогда не выдавали заграничный паспорт, у нее их нет.
Молодая женщина, которая явно не может скучать на работе еще сильнее, чем уже скучает, велит Тове встать у пустой белой стены и снять очки, что она и делает без возражений, сжимая их в руке и щурясь на камеру, когда дважды загорается вспышка.
– С вас восемнадцать пятьдесят, – говорит продавец, протягивая небольшой конверт с двумя квадратными неулыбчивыми фотографиями, вложенными внутрь.
– Восемнадцать долларов?
– И пятьдесят центов.
– Боже милостивый. – Това достает из кошелька двадцатидолларовую купюру. Кто бы мог подумать, что две крошечные фотографии стоят так дорого?
Последнее на сегодня дело приводит ее обратно на северную окраину Соуэлл-Бэй, которая почти в часе езды от Элланда, в мемориальный парк Фэрвью. День выдался чудесный, и ворота распахнуты, как приветственные объятия, под ясным, безоблачным небом. Вокруг кладбищенской лужайки вьется тропинка, которая плавно изгибается то в одну, то в другую сторону, но нигде не выпрямляется. Как будто она специально придумана так, чтобы идти было как можно приятнее. Газоны вокруг одинаковых надгробий безупречны и тщательно подстрижены.
Она опускается на колени в траву и проводит рукой по гравировке на его памятнике. Гладкий отполированный камень теплый под пальцами – нагрелся на жарком июльском солнце. Уильям Патрик Салливан, 1938–2016. Муж, отец, друг.
Когда Това представила эпитафию координатору мемориального парка Фэрвью, у этой женщины хватило наглости спросить, уверена ли она, что не хочет добавить что-нибудь еще. Она объяснила, что в цену входит 120 знаков, а Това использовала только половину. Но иногда многого и не надо. Уилл был простым человеком.
Рядом с надгробием Уилла – надгробие Эрика. Това этого не хотела, но Уилл настоял. Ее всегда беспокоило, что памятник Эрику здесь, в поле, посреди травы, хотя его тело так и осталось в море. Но камень стоит тут, и чрезмерно вычурным шрифтом на нем выгравировано: “Эрик Питер Салливан”. Человек, которого нанял Уилл, даже не потрудился правильно написать имя Эрика. Его вторым средним именем должна была быть девичья фамилия Товы, Оскарссон. Това всегда представляла, как украдет надгробный камень Эрика и сбросит его с края пирса, но, конечно, такое делать нельзя.
На третьем в ряду камне ничего не написано, он предназначен для нее. В бланке заявления об этом тоже есть несколько вопросов. Пожелания, предпочтения. Това думает, что такое заявление должно служить дополнением к юридическим документам. Конечно, она ясно изложила свои предпочтения в собственных бумагах, но вдруг кто-нибудь попытается настоять на отпевании? Та же Барб вполне могла бы сделать нечто подобное. Това должна обсудить с ней эту тему перед отъездом. Мемориальная табличка ее устроит, но вот без отпевания она предпочтет обойтись.
Невдалеке раздаются голоса. Она оборачивается и видит старую миссис Кретч, неспешно идущую по тропинке. Святые угодники, ей, должно быть, уже за девяносто. Но, судя по всему, она держится бодро. Сегодня она привела с собой свою правнучку, похожее на жеребенка создание с ногами длинными и прямыми, как пара вязальных спиц.
– Здравствуйте, миссис Салливан, – говорит правнучка, когда они проходят мимо. Старая миссис Кретч кивает, ее глаза встречаются с глазами Товы ровно настолько, чтобы успеть бросить на нее сочувственный взгляд.
– Добрый день, – отвечает Това.
На тощую руку правнучки надета корзинка. Они останавливаются через шесть участков и начинают готовиться к пикнику. Когда они раскладывают еду, до Товы доносится запах цыпленка из кулинарии. Потом обе женщины начинают беседовать со своим умершим родственником, нимало не смущаясь тем, что обращаются к ухоженному газону и холодному серому надгробию. Разговаривают с пустотой, которая не отвечает.
Това никогда не говорила с могилой Уилла вслух. Зачем ей это? Его усталое, измученное болезнью тело, которое превращается в прах под землей, не может ее услышать. Пораженная раком плоть не может ответить. Она не может заставить себя подражать Мэри Энн Минетти, которая хранит прах своего мужа в урне на каминной полке и ежедневно беседует с ним. “Он слышит меня с Небес”, – говорит Мэри Энн, на что Това просто кивает, потому что это утешает подругу и никому не вредит. Так же обстоит дело и с Кретчами. Отчего же, когда они весело разговаривают с покойным, словно он сидит на их красно-белом клетчатом одеяле, потягивая лимонад вместе с ними, в ней просыпается желание стать невидимкой?
Но все когда-то бывает в первый раз. Обе женщины встают, и правнучка устало машет на прощанье, когда они уходят, а с ними их длинные и вытянутые послеполуденные тени. Това должна покончить