Читать интересную книгу Стрекоза - Татьяна Герден

бумажку в карман пиджака и поплелся домой. Вы, голубчик, не устали еще? – спросил доктор. – Я ведь не мастер истории разные рассказывать, так что, если непонятно излагаю, скажите.

Но Витольд слушал Фантомова с предельным вниманием и напряженно пытался предугадать дальнейший ход событий и особенно – в чем, собственно, была их странность. Но в голову пока ничего не приходило. Это интриговало.

– Нет, нет, напротив, – сказал он пересохшим от волнения голосом. – Вы очень хорошо рассказываете, живописно даже, будто я там тоже был и при сеансе вашем присутствовал.

Фантомов покашлял, поглубже затянулся трубкой и, помолчав, продолжил:

– Ну так вот. Прошло немало дней с того вечера. Обо всем забылось: и о сеансе, и о глупых вопросах. Время настало голодное, Академию на время закрыли, стипендию мне, отличнику, урезали, а потом и совсем отменили, и пришлось переводами с немецкого зарабатывать. Я ведь по происхождению из немцев, как и вы, это по отцу я Фантомов, а по матери – Шталь, только кому об этом скажешь – этот народ нынче по понятным причинам непопулярен. – Он вздохнул. – По голодному времени я похудел, пиджак тот стал на меня широк, и собрался я его снести в скупку, но на всякий случай решил перед продажей проверить карманы – а вдруг мелочь какая завалялась. Но нет, мелочь не завалялась, зато смятая бумажка упала мне под ноги. Поднял я бумажку – а там каракули из беззаботного времени: «у-ч-у-п-ш» – и так далее. Много. И тут что-то во мне щелкнуло. То ли потому, что машинка печатная на столе стояла, то ли потому, что часто занимался транслитерацией немецких слов на русский и наоборот – это для редакторов, которые сами в немецком не очень сильны были, – решил я буквы эти на машинке своей с латиницей проверить.

Тут Фантомов замолчал и опять потрогал ложку на блюдце – дзинь-дзинь. Посмотрел на Витольда.

– И что? – спросил Штейнгауз, пытаясь угадать ответ.

– Что? – удивился Фантомов. – А вы разве уже не догадались? – Его пенсне ярко блеснуло на слове «догадались».

– Пока нет, виноват. А что?

– А то, что когда я эти буквы русского алфавита начал печатать на машинке с латиницей, то получились…

– Что? – перебил от нетерпения Витольд.

– Получились, – сглотнул Фантомов, – те же строки, что я весь вечер перед экзаменом по латыни у себя в каморке декламировал: две строчки из «Ехеgi monumentum», а потом в придачу пословица моя любимая: «Feci quod potui faciant meliora potentes!» Вот что! У меня, конечно, глаза на лоб полезли, пот прошиб, но не мог я не поверить своим глазам, понимаете, не мог! – вскрикнул Фантомов, хлопнул донышком трубки об стол и нервно отхлебнул остывшего чая из стакана. – И самой интересной оказалась последняя строчка, которую я не знал и никогда не повторял, но она там была!

Доктор расстегнул ворот рубахи и чуть ослабил узел галстука. Только теперь Витольд заметил, что Фантомов точно так же, как и он сам, Витольд, вчера во время своей истории вспотел, тяжело дышал и явно очень волновался.

– Какая же? – спросил Витольд, стараясь показать, что он верит каждому слову в рассказе собеседника. – Какая же эта была строка?

– А вот такая. – Доктор взял со стола салфетку и, вынув из нагрудного кармана вечное перо, быстро нашкрябал на ней по-латыни: «Faciam ut mei memineris». И показал Витольду.

– Faciam ut mei memineris, – задумчиво, как эхо, повторил за ним Витольд. – И что это значит?

Перейдя на шепот, как будто страшась, что его кто-нибудь услышит, Фантомов отчетливо произнес:

– Я заставлю тебя помнить обо мне. – И почему-то оглянулся.

Как назло, в этот момент из-за сильного порыва ветра штора на окне поднялась дыбом, и форточка, которую приоткрыл Штейнгауз, чтобы проветрить помещение, с резким звуком захлопнулась. Бац!

Оба вздрогнули.

Теперь уже Витольд смотрел на доктора как на сумасшедшего и не хотел верить всему услышанному, а самым неприятным было то, что, как и его собственному вчерашнему происшествию, так и рассказу Фантомова не было пока никакого логического объяснения, и это унижало его природный рационализм, делало смешным и жалким и даже беззащитным перед лицом чего-то непонятного, разумом неуправляемого, но тем не менее абсолютно реального и именно этим страшного.

Доктор молчал и тоже думал о чем-то своем, и, скорее всего, его преследовали такие же чувства – тревоги и беспомощности. А потом, вынув из нагрудного кармана часы на цепочке и проверив время, он встал и, как и давеча Витольд, смущенно откланялся:

– Ах, как время пролетело, а у меня скоро пациент, вы уж простите, голубчик – заболтался. Пора мне, пора. – И он поспешил к выходу.

Когда за ним закрылась дверь, Витольд Генрихович зашел уже было в ванную, чтобы наконец принять душ и смыть волнение прошлого вечера и такого же сумбурного утра, но, как это ни странно, во второй раз за этот день в дверь опять позвонили. Увидев сверток доктора на полке перед зеркалом, Витольд подумал, что тот вернулся за ним, и уже было приготовился вручить пропажу забывчивому гостю, но, когда дверь отворилась, там стоял не Фантомов. Там стоял человек, которого в этот момент меньше всего ожидал увидеть Витольд Генрихович. Это был племянник Фантомова – Паша Колесник, и первое, что бросилось застывшему в удивлении Витольду в глаза, – это то, что он очень изменился, похудел, и, как говорят, лица на нем – не было.

VIII

Детство маленькой Лизе, а точнее, маленькой Ляззат запомнилось тем, что ее никто никогда не любил и она всем только мешала. Худая, как щепка, нескладная, недоверчивая, она была похожа на запуганного волчонка, которого люди подобрали где-то в лесу, но сколько ни старались – приручить не получалось. Глаза у нее были узкие, блестящие и черненькие – как бусинки, и такого же цвета волосы – жесткие, как иголки, и их трудно было расчесать. Только ее бабушке Ляйсан иногда удавалось распутать их и заплести в косы. Бабушка с силой проводила желтым пластмассовым гребешком с широкими грязноватыми зубьями по спутанным волосам девочки, потом делила их на несколько прядей, туго стягивала в толстые, тяжелые косы и закручивала резинками, а Ляззат все это время истошно верещала, как будто ее резали. Бабушка потому и не любила этим часто заниматься. Да и некогда ей было – она работала на дому: валенки валяла, шапки шила, носки вязала. Тем и жила. Вообще-то, Ляззат тоже назвали Ляйсан, но, чтобы не происходило путаницы, малышку вскоре стали звать Ляззат, а когда переехали