Читать интересную книгу Стрекоза - Татьяна Герден

в здании новеньких наконец закончили. Вместо трех месяцев получились все шесть – на тихое и тревожное Лизино счастье, – но и они прошли незаметно. Оставались считаные дни перед переездом терещенских восвояси, и Лиза решилась на крайние меры – улучить момент и близко подойти к Ульфату, заглянуть ему в глаза и прикоснуться к нему и потом долго жить воспоминанием об этом моменте. В голову пришел сам собой дерзкий план: стащить у него какую-то вещь, а потом сделать вид, что это она ее нашла, и таким образом получить предлог, чтобы подойти к нему и отдать самой. «Но что? Что можно было у него стащить такое, чего бы он обязательно хватился и не мог без этого уехать?» – думала Лиза и никак не могла придумать.

Сначала она хотела стянуть что-нибудь из его одежды – варежки там или шарф, – но зима прошла, и он спрятал зимние вещи в чемодан, который держал глубоко под кроватью, и, чтобы залезть туда, нужно было как-то оказаться в мальчишеской спальне на продолжительное время, а это было нелегко. И тут пришло решение – Лиза давно заметила, что Ульфат иногда похлопывает себя по нагрудному карману рубашки, причем рубашки сменялись – у него их было две, – а внутри нагрудного кармана, иногда застегивающегося на пуговицу или кнопочку, всегда что-то было, и, похлопывая по нему, Ульфат как будто бы проверял, есть ли там эта вещь, не потерял ли он ее. И Лиза догадалась – там какая-то фотокарточка, которая ему дорога, и, скорее всего, это было изображение матери или отца, а то зачем бы он всегда носил ее с собой.

Но как достать ее оттуда, вот в чем вопрос – пожалуй, это будет еще труднее, чем вытащить зимнюю шапку из закрытого чемодана. И тут Лизе несказанно повезло – удача приехала к ней сама в виде небольшого автобусика с красным крестом, откуда вышли две женщины с чемоданчиками, как оказалось, медсестры, делать воспитанникам интерната плановые прививки по возрасту, кому от дифтерии, а кому от гепатита В. Для удобства было решено разместиться в спортивном зале, в одной из раздевалок, и вот вскоре в зал уже заходили сразу несколько классов, снятых с уроков, и озабоченно ждали своей участи на выставленных в ряд стульях. Уколы делали в плечо, и поэтому девчонки просто закатывали короткий рукав на коричневых форменных платьях, а мальчишек почему-то заставляли снимать рубашки, как скомандовала медсестра, та, что была помладше и поголосистее. И она же велела заходить в раздевалку по пять-шесть человек сразу, чтобы дело шло быстрее.

Лиза увидела, что Ульфат снял рубашку и кинул ее на спинку стула, и поняла, что это ее единственный шанс и нельзя терять ни минуты. Как только за ним и группой его одноклассников затворили дверь, она подошла поближе к раздевалке, словно пыталась услышать, что делается там, за дверью, и оглянулась на зал, чтобы оценить обстановку. К счастью, никто на нее не смотрел. Дети возбужденно переговаривались, те, кто вышел из «медcанбата», шумно одевались, те, кто должен был зайти, оживленно галдели. Кто-то всхлипывал, воспитатели успокаивали «раненых» или перепуганных, и Лиза поняла, что до нее никому нет дела и надо немедленно действовать. Она подошла к стульям, где мальчишки кинули одежду, ловким движением подхватила рубашку Ульфата в мелкую синюю клеточку на зеленом фоне, быстро отстегнула кнопочку на нагрудном кармане, вытащила из него маленькую, глянцевую бумажку и сунула ее в верхний карман своего школьного передника и так же ловко опять застегнула кнопочку, кинув рубашку на стул, туда же, куда Ульфат ее бросил.

От проделанной операции у Лизы зашлось сердце, и, несмотря на проворность и успех дела, у нее было скверно на душе. Она примкнула к своему классу, копошащемуся рядом, и все остальное для нее прошло как во сне – вызов их класса на прививку, строгий окрик по списку – «Калимова», судорожное отворачивание рукава, резкий запах эфира на ватке, которой старшая медсестра протерла ей плечо, эфирный холодок на коже, укол, прижимание ватки к месту прививки, суматошный выход за дверь. У нее горели щеки, а карман передника, где лежало сокровище Ульфата, жег ей грудь, но, когда она вышла из раздевалки, с Ульфатом было все спокойно – он болтал с Петькой Соплей, тот притворно охал, потирая больное место, кругом суетились другие ребята, и по всему было видно, что в суматохе медмероприятия Ульфат совсем забыл похлопать себя по нагрудному карману.

Лиза успокоилась, но угрызения совести на весь день отравили ей радость от предвкушаемого события. Она совсем не могла есть, ей хотелось поскорее подбежать к Ульфату и вернуть ему фото, и, если она видела его на перемене или на прогулке, ее начинала бить мелкая противная дрожь. Оглушенная своим поступком и тем, что ей предстоит сделать, она даже забыла посмотреть на фото и, вспомнив о нем перед самым отходом ко сну, переложила его незаметно из передника в пояс от чулок и, накинув халат, пошла в туалет. Закрывшись в единственной кабинке с дверью – для воспитателей, она достала карточку из-под пояса и взглянула на нее. И ахнула.

Сквозь блики глянца на нее строго и дерзко смотрел черно-белый… Ульфат, но как если бы это был не он, а… молодая женщина – на ее лице раскинулись те же брови, как и у него, они прятались за завитой челкой темных вьющихся волос и так же обрамляли непокорной дугой те же дерзкие, смелые глаза, в которых тоже поблескивали искорки солнца. Женщина глядела в камеру ясно и прямо, и линия рта у нее так же, как и у Ульфата, шла тонкой, ровно очерченной нитью, лишь слегка приподнимающейся к самым уголкам. Сердце всполохнуло знакомой блаженной болью, как бывало каждый раз, когда Ульфат проходил мимо нее или когда она замечала его на переменке в толпе. Она тихо ойкнула, словно укол ей сделали не семь часов назад «в медсанбате», а только сейчас. Потом острая боль перешла в тупо ноющую.

Она спрятала карточку назад за пояс и пошла в постель. Но спать не могла, ворочалась и думала, кто же был на фотографии. Его мать? Сестра? Другая какая-то родственница? И почему она была ему так дорога? Ведь раз он оказался в интернате, она тоже, как и Лизины родители, судя по всему, бросила его. Нет, это, конечно, было понятно, почему она была ему дорога, но вопрос был в другом, и его трудно было осмыслить. Лизу мучило жгучее,