подождать, пока у нее в голове соберутся мысли, у учителя не было, и оттого еще больше уходила внутрь себя, а там, внутри, хоть и было все замерзшее и до конца необжитое, как в брошенном кем-то доме, все-таки теплилась жизнь и маломальское любопытство – а что, что будет дальше?
А дальше была первая влюбленность. Странное, обжигающее чувство интереса к другому существу, тоже о руках и ногах, как и у нее самой и у многих других, но почему-то острая радость и такое же острое, часто неуютное смятение от близости только этого человека не давали покоя. И эти чувства было тяжело переносить, потому что Лиза не знала, что с ними делать. В голове была полная неразбериха, но внутри стало теплее, лед постепенно начал таять, и Лиза поняла, что любовь – это когда после очень долгой зимы с холодом, льдами и теменью наступает рассвет, приходит весна, и все расцветает.
Его звали Ульфат. С группой других детей его перевели к ним в интернат на время, на пару месяцев, пока шел ремонт в их здании, где провалилась крыша. Лизе к тому времени почти исполнилось четырнадцать, она была уже длинной и потому выглядела взрослой, особенно когда собирала копну своих жестких волос в высокий конский хвост на самой макушке. А Ульфат был на год младше нее и ниже ростом, но в первый же раз, когда Лиза увидела его в столовой среди группы новеньких, терещенских – так их звали по названию улицы их интерната, – она заметила, что у него красивые руки и смелые, дерзкие глаза. На него попадали солнечные блики из окна, он смешно щурился, и, когда подносил ложку с супом ко рту, луч щекотал ему нос, и он пару раз так же смешно чихнул. Лиза улыбнулась и продолжила с интересом наблюдать за ним. С тех пор даже в пасмурный день Лизе казалось, что на его лице всегда есть солнечный свет.
После появления Ульфата Лиза поняла, что в этот день что-то изменилось – в воздухе, или на небе, или на улице, куда терещенские с ее одноклассниками пошли играть в футбол. Пока Лиза стояла в сторонке и, как и другие девчонки, следила за игрой, она заметила, что на небе, оказывается, живет большое и яркое солнце, а из-под земли пробивается зеленая трава, и трава эта пахнет свежестью и прозрачным, весенним теплом. На еще голых после зимы деревьях весело щебетали воробьи, мальчишки подзадоривали играющих хлесткими выражениями и оглушающим свистом, а Лиза стояла у кромки поля, вдыхала теплый весенний день и радовалась, что в ее жизни появилось что-то большое и прекрасное и почему-то это было связано с появлением терещенских, а точнее – незнакомым и, казалось, совершенно чужим мальчишкой, новеньким – Ульфатом.
Теперь жизнь обрела наконец свой сокровенный смысл – Лиза взяла в привычку тихо наблюдать за тем, что он делает и как, а главное – угадывать, о чем он думает, где бы она его ни видела: на уборке территории, в коридорах на переменах, в актовом зале на разных мероприятиях. Ульфат неизменно вызывал в ней чувство неизбывной радости и любопытства – он никого не боялся, никого не слушал и всегда был заводилой среди мальчишек.
Ульфат не сразу заметил пристальное внимание к себе диковатой и малоразговорчивой девчонки, «тунгуски», к тому же выше его на целых полголовы. Вот еще! Делать ему было нечего! Он даже думал, что она немая, и поэтому всегда ее избегал. В окружении своих громкоголосых приятелей он был слишком недоступен для нее, чтобы с ним можно было заговорить, но она к этому и не стремилась. Что ее по-настоящему мучило, так это то, что у нее вдруг появилось непреодолимое желание дотронуться до него – до его руки, до плеча или до чуть задевающих воротник куртки каштановых волос, как будто она хотела поближе узнать его не только со стороны, но и гораздо ближе, так близко, чтобы почувствовать его дыхание и заглянуть ему в глаза и удостовериться, что они у него на самом деле зеленовато-карие и что это из них идет солнечный свет, растопивший холод и одиночество в ее душе.
Сначала Лиза испугалась этого желания и попыталась сконцентрироваться только на молчаливых наблюдениях за Ульфатом. Но это уже не приносило такой радости, как раньше, и даже становилось небезопасным. Как-то раз, когда она стояла возле его ворот, мяч угодил ей прямо в лицо. Лиза вскрикнула, упала, нос и губы распухли, а изо рта потекла кровь. Ей было очень стыдно, и она принялась прикрывать разбитое лицо руками, но вся вымаралась в крови и пыли от мяча, запачкав не только ладони, но и свитер, берет и шарф. Единственным утешением было то, что Ульфат, как и другие мальчишки, подбежал к ней, чтобы выяснить, что случилось, и это был первый раз, когда он на нее внимательно посмотрел.
Привыкший командовать, он крикнул своему приятелю, вихрастому Петьке по прозвищу Сопля:
– A ну, Сопля, дуй в медпункт, позови медсестру, гля, как у ней из носа кровь хлещет!
Для Лизы это приказание было самым лучшим наркозом и она почти не чувствовала боли, когда ее привезли в травмпункт, и хирург со смешной фамилией Рыбалик принялся ей зашивать губу без заморозки, чтобы у нее не остался шрам на лице.
– Ну и терплячая же попалась, – изумлялась пожилая медсестра, подавая иголки и шовный материал доктору Рыбалику, склонившемуся над Лизой и деловито покрикивающему на медсестру, а Лиза, если бы могла, обязательно бы улыбнулась, глядя хирургу в лицо, не моргая и вспоминая такую же вертикальную складку между бровями на встревоженном лице Ульфата.
Месяцы летели один за другим, и надо было скоро расставаться. Лиза уже не летала под небесами, как раньше, а тяжело и глухо страдала от предчувствия предстоящей разлуки, от своей странной любви и, главное, от того, что ей так и не удавалось хоть на сантиметр приблизиться к своему кумиру так, чтоб этого никто не увидел, и прикоснуться к нему, и это желание стало тяжелым наваждением, которое лишало ее сна, и аппетита, и всех других желаний, которых у нее никогда особенно много не было. Она всегда жила в своем замкнутом мире, тихо и отчужденно – лишь бы никто ее не трогал. Она вообще была очень непритязательная, могла не есть сутками, только чай хлебала стаканами и норовила вместо сахара в него сыпануть чуть соли, чтобы было вкуснее.
Но вот настал день, когда ремонт