Читать интересную книгу Стрекоза - Татьяна Герден

Ленинграда и пришпилил ее над своей кроватью канцелярскими кнопками взамен карты мира, что висела там с его школьных лет.

Повернувшись к карте, он долго смотрел на извилистые ручейки каналов, тянущихся к Неве, и неровные квадратики площадей, водил пальцем по черточкам проспектов и скобочкам мостов, а главное, искал набережную Лейтенанта Шмидта, Биржевую площадь, улицу Одоевского и Остоумова – улицы Васильевского острова, где она должна была ходить каждое утро и каждый вечер на работу, на курсы и в магазин за продуктами, садиться на трамвай или метро и делать еще что-то целыми днями напролет, пока он грустно лежал на своей кровати в Песчанске и умирал от тоски по ней.

Брат всячески пытался его отвлечь:

– Пошли на озеро поплаваем?

– М-м-м, – в ответ отрицательно мычал Паша.

– В футбол тогда? Погода хорошая сегодня.

Но Паша только еще больше натягивал на себя одеяло.

– Идем позавтракаем хотя бы, мать полный холодильник специально для нас оставила.

– Нет, не хочу, – тут же следовал ответ. И так почти каждый день.

В общем, ничего не получалось, только хуже выходило. Тогда Саша попробовал пойти на таран.

– Что ж ты так в нее втрескался, как семиклассник, – в сердцах выпалил он. – Ну что ты в ней нашел? Зануда, задавака, да и самое главное, ни рожи, ни фигуры – посмотреть не на что! От горшка два вершка! Тоже мне императорша Людовика! – И он скривил гадкую рожу.

Но это был уже перебор – в тот же момент Паша развернулся, встал с кровати, и его увесистый кулак опустился аккурат Саше меж глаз, и этот аргумент заставил того замолчать.

– Что ты вообще в этом понимаешь? – взвыл Паша, но приостановил повторное движение кулака в ту же цель, увидев, как красное пятно на Сашиной физиономии начало на глазах багроветь и превращаться в четко прослеживаемую и хорошо оформленную припухлость.

Саша закрыл шишку ладонью и на всякий случай отодвинулся подальше от брата. Хотя ему было очень больно и очень обидно, нанести ответный удар он не посмел, только злобно спросил:

– Не понимаю? Это в чем?

– В чем, в чем, что ты пристал ко мне как банный лист? – раздраженно, но уже помягче сказал Паша. Потом отвернулся от Саши, уставился на карту и буркнул себе под нос: – Сам не знаю.

А потом добавил упавшим голосом:

– Люблю я ее, вот в чем. Всю душу она мне выпотрошила отъездом этим, как руки правой лишился. – Он сел на кровать и стал разглаживать и без того ровную карту. – Сплю и вижу ее, как дверь открывает, как в комнату заходит и на постель ко мне садится и тихо так говорит: «Вставай, солдат, зарядку проспишь», – и смеется, а потом добавляет: «Пойдем на Куликовскую в тир постреляем?» И так весело становится мне, так хорошо, что хочется и правда в тир пойти пострелять, и я просыпаюсь, а это – сон… Нет ее здесь, приснилось только… Понимаешь? – повернулся Паша к брату, но его уже рядом не было. Вышел из комнаты, не захотел слушать Пашины откровения.

Саша и сам скучал по Людвике, а вернее, по той беззаботной поре, когда они втроем играли в футбол, стреляли в стареньком тире на Куликовской и плавали в городском бассейне наперегонки. И видеть, как Паша страдает и лишает Сашу самого себя, то есть брата Паши, каким он его знал – веселого, жизнерадостного, спокойного, – было просто невыносимо. Но после кулачного боя с расспросами на эту тему больше к нему не приставал. «Хоть бы приехала на пару дней, дрянная девчонка, или хотя бы писала ему чаще», – подумал Саша, рассматривая в ванной позорную шишку меж глаз.

Но Людвика про Пашу даже если и не забыла, то писать не писала или очень редко, как бы несправедливо это ни выглядело. Сначала она тоже чуть потосковала о нем, особенно когда ее в Академию не приняли, но потом, устроившись с бытом и регулярно получая от отца внушительные переводы, позволявшие ей чем угодно заниматься и куда угодно ходить, она увлеклась новым городом, его день ото дня меняющейся, неприступной, но быстро затягивающей в свой гипнотический образ красотой, а вскоре – и новыми людьми.

Из этих новых людей, конечно, первое место занимал врач скорой помощи Глеб Березин. Он ей понравился и как медик, строгий, деловитый, никогда не сомневающийся в своих решениях, или, по крайней мере, так это выглядело, что он не сомневался, чтобы не сеять ненужную панику, и как просто человек. Опытный, тактичный, разговорчивый и, казалось, никогда не теряющий бодрости духа и хорошего настроения, он удивительно заполнял долгий до бесконечности рабочий день Людвики шутками и интересными рассказами, и, когда ее смена приходилась на его дежурство, день этот становился короче и как-то насыщеннее.

Доставив нового больного или ожидая вызова, Березин часто курил возле открытого окна в фойе приемного покоя, и она видела через большие прозрачные двери-ворота, отделяющие зону ее санитарного поста от фойе, его сухощавую фигуру, выглядевшую плотнее благодаря чуть большему по размеру белому халату, и отчего-то это ей напоминало о другом фойе – Мариинского театра. Нет, не потому, что между этими двумя местами было хоть малейшее сходство, так как его не было, а потому, что приходило на ум воспоминание о театральном буфете и о том, как она бежала с березинским бутербродом в руках в полной темноте, стараясь не опоздать на второй акт «Ромео и Джульетты» – спектакля, столкнувшего их в самый первый раз таким комическим образом.

После того как врач Березин узнал, что у Людвики весьма необычное имя, он звал ее только Людвикой, а не иначе, и не старался переименовать ее в Вику или Люду, как делали другие. Правда, произносил он ее имя все равно немного по-своему – с ударением на втором слоге, но ее почему-то это не раздражало. Более того, он тут же спросил, какое у нее отчество, и, узнав, что она Витольдовна, поднял брови, поправил очки, как будто хотел получше рассмотреть, у кого это там такое диковинное имя-отчество, и с некоторыми паузами произнес, как будто размышляя вслух:

– Скажите пожалуйста… каким занятным персоналом пополняется наша больница… прямо диву даешься. Получается, что наш город любит притягивать к себе… редкое и неординарное молодое поколение.

Поправил снова очки и посмотрел прямо в Людвикины распахнутые глаза-озерца уже с каким-то новым любопытством. Она залилась румянцем, надвинула белую косынку на пепельно-русую челку и схватила сразу два бикса с инструментами, чтобы положить их в стерилизатор на дезинфекцию. Слава