с гордой вывеской «Гипермаркет» раньше был пустырь. Теперь забитые фанерой окна магазинчика выходили на построенный и уже побитый ветрами храм Преображения Господня. На рисунке, висевшем на дверях церкви-вагончика, храм изображался пятиглавым, но то, что в результате получилось, поблескивало единственным крестом на единственном тускловатом куполе. Памятный вагончик уцелел и темнел неподалеку. Катя задумалась, как сложилась бы ее жизнь, если бы Наина – матушка Агафья – не пожертвовала деньги церкви и не бросила бы единственную дочь.
Из вагончика выбежал тощий паренек в рясе, подобрал ее двумя руками, замелькали ярко-голубые джинсы. Он исчез за дверью нового храма и быстро, как в компьютерной игре, появился в проемах невысокой колокольни. Катя выудила диктофон. Колокол забрякал, будто ботало на шее коровы. Совсем не так, как мощный колокольный благовест в монастыре матери.
Тулин резко затормозил и несколько раз посигналил. Катя вжалась в кресло.
– Ща, я быстро. – Тулин выскочил из машины и метнулся к багажнику.
От забора отлепился мужичонка. Он широко, но вымученно улыбнулся. Зубы и белки его глаз были желтые, как жир. Кивнул Кате и тоже прошел к багажнику, повис над ним дугой. В машине пахнуло смертью. Катя прикрыла глаза: может, это все сон? Или, может, она получила солнечный удар, как только вышла из вагона, и все, что происходит вокруг, – не больше, чем игра воображения.
– В бардачке полотенце есть, подай! – приказал Тулин, сев в машину.
Значит, это не сон, подумала Катя и вытащила из бардачка кусок махровой ткани, похожий на оторванный от халата карман. Протянула брату и только сейчас заметила темные разводы крови на его руках. Отшатнулась было к двери, но мимо как раз проходил желтозубый с подтекающим мешком на плече.
– Рахмет, брат, еще раз! – крикнул в Катино окно мужичок и ушел, не оглядываясь.
– Что это было? – спросила Катя, не сводя глаз с мокрого вишневого пятна, которое расплывалось по мешку и по спине приятеля Тулина.
– Где? – с издевкой спросил Тулин.
– В мешке.
– А-а-а, ты про это. Да пес, – спокойно ответил Тулин и закинул грязное полотенце обратно в бардачок.
– Какой еще пес?
– Мертвый. – Тулин выдержал паузу, пока разворачивал уставшие как будто именно от него «жигули». – Да кореш мой заболел туберкулезом, сдаваться врачам не хочет. Старухи говорят, что собачье мясо лечит.
– А ты что?
– А я что? Я этими руками быков мочу, что мне стоит суке шею свернуть.
Катя смутно почувствовала, что слова Тулина могут быть угрозой, и больше ни о чем не спрашивала.
Айнагуль весь день занималась уборкой. Выбивала тяжелые ковры с орнаментом и легкие покрывала с вытканными стройными оленями, которых она никогда не видела вживую. Мыла полы за Аманбеке, которая ходила во двор и комнаты и не имела привычки разуваться. Она хотела ненавидеть свекровь, но не могла, потому что обычно злая и всем недовольная Аманбеке таяла, когда видела Асхатика. Она покрывала его влажными поцелуями и называла ласково – балам. Кажется, она любила его больше, чем Тулина, может быть, даже больше, чем покойную Буренку.
Аманбеке велела перенести хлам в коровник, так она называла приданое Айнагуль. Та не стала спорить и, надрывая спину, потянула родительский сундук из дома. Как раз в этот момент послышалось знакомое кряхтенье «жигулей». Айнагуль пошла открывать ворота.
Рядом с Тулином сидела незнакомка, ничем не напоминающая девочку с черно-белого снимка в квартире Серикбая. Было в ней что-то, сообщающее о возможности иной, далекой жизни.
– Привез сеструху. – Тулин выскочил из машины и с неожиданной любезностью распахнул дверь перед Катей.
Та удивленно вскинула бровь и не торопясь ступила на утоптанную землю двора.
– Привет! Я Катя. – Новообретенная золовка протянула Айнагуль руку.
Айнагуль улыбнулась, представилась и крепко, как это делал отец, пожала узкую ладошку новой родственницы.
– Я тебя совсем другой представляла. Какая ты бледная, сразу видно, городская.
Катя по-детски дернула плечом, и Айнагуль стало неловко. По сравнению с гостьей даже в домашнем платье-халате она выглядела вычурно. Захотелось переодеться, снять украшения.
– Ойба-а-ай! Какие люди! – донеслось из-за спины.
Айнагуль обернулась и увидела Аманбеке в новом наряде.
Закрытое желтое платье текло и переливалось на солнце подтаявшим сливочным маслом, пряча от посторонних глаз кривые ноги и венозные руки. На груди пестрела брошь с темно-красными камнями, которую Айнагуль раньше не видела. Волосы свекровь собрала тоже не как обычно. Зачесала черные, чуть тронутые сединой пряди в высокий хвост и, не до конца выпустив из резинки кончики, соорудила на макушке что-то вроде аккуратного кустика. Айнагуль еще больше захотелось переодеться.
– Иди поцелуй бабушку, – словно сделав одолжение, врастяжку произнесла Аманбеке и шагнула навстречу гостье.
– Ну, какая вы бабушка, вы еще молодая, – вежливо ответила Катя.
– А такая! У меня и внук уже есть. – Свекровь сгребла золовку в объятия и хлопнула ее по спине. – Ой, какая же ты худая, Катька, стала.
– Да вроде всегда такой была, – неуверенно сказала Катя и отстранилась.
– Ну дай посмотрю на тебя! – Аманбеке встала руки в боки. – Надо же, вроде из Москвы, а бедненько одета. Как моль бледная, – ехидно определила она.
– Это как раз столичный стиль, – заявила Катя.
– Вот эта дерюга? – Аманбеке щупала по очереди то подол, то воротник Катиного платья. – Пастух Аманкул в такой рубахе скотину гонял.
Айнагуль заметила, что на Катином воротничке цвета молочной пенки остался темный след от пальцев свекрови.
– Я чай поставлю, – смущенно пробормотала Айнагуль и поспешила в дом.
Открыла флягу, начерпала воды полный самовар, включила его в розетку. Стала расстилать корпе. Тут в дом вошли свекровь, муж и Катя. Аманбеке продолжала унизительный допрос, Катя отвечала отстраненно, будто речь шла о ком-то другом. Айнагуль хлопотала, позванивая браслетом, словно индийская танцовщица, и ругала себя за то, что не успела его снять.
– Да ты не обижайся, я, можно сказать, любя, – продолжила Аманбеке, усаживаясь на корпе у приоткрытого окна. – Кроме тетки-то кто тебе правду скажет? Ты, может, потому и не замужем до сих пор, что невзрачная такая. Мать-то твоя хоть и украла деньги, но красивая была, а ты что-то не очень.
– В отца, наверное, – неприязненно улыбнулась Катя.
– Еще скажи, что в меня, – зло оскалилась Аманбеке, показав маленькие, но удивительно ровные и белые зубы.
Айнагуль расстелила цветастую клеенку и пошла на кухню за сервизом. За ней увязался Тулин. Она чувствовала его дыхание, мясной жар его тяжелого тела. Задвигалась быстрее, чтобы избежать смрадных объятий.
Принялась доставать белые кисайки с синими узорами и золотой каймой «для особых случаев». Их свекровь выставляла на дастархан перед гостями, которые ей были небезразличны.
– Какая ты у меня… хозяюшка, – ласково сказал Тулин, и Айнагуль почувствовала на лопатках его сырые лапы. – Да не бери ты этот сервиз, обычные кисайки пойдут.
– Гости же…
– Да какая она гостья. – Тулин вытащил с полки повседневную посуду и кивнул. – Эту неси. А где мелкий?
– С девчонками, Рстушкой и Жанокой.
– Вот пигалицы, прописались тут, – ухмыльнулся Тулин и