что-то искали. Переворачивали и опустошали банки с кухонными припасами, вываливали все из шкафов, не возвращая вещи на свои места. Так ищут что-то ценное, наверное, деньги, подумала Айнагуль. На кухонном полу в центре липкого подсохшего пятна лежал серый кусок вонючего мяса. Среди битых кисаек виднелись останки дохлых рыжих тараканов, умерших, наверное, еще до обыска. Айнагуль подумала, что нельзя пускать сына ползать тут: повсюду осколки и комки испорченной крупы, которые ребенок может потянуть в рот.
Стала собирать с пола скрежещущий мусор, осторожно, чтобы не пораниться осколками стекла. Под холодильником, явно открытым несколько дней назад, росла лужа. Айнагуль отправила в мусорный пакет черную скользкую морковь, проросший зловонный лук и банку с остатками сухой потрескавшейся желтой сметаны. Засыпала содой мутные полки из некогда прозрачного пластика. Это должно было убрать запах. Так учила ажека.
Постепенно вокруг становилось чище. Она поймала себя на мысли, что здесь уже приятнее, чем в доме Аманбеке. Отмыла подоконник, загнав под ноготь чешуйку облупившейся краски. Асхатик закапризничал. Айнагуль, занятая уборкой, как будто и забыла о времени и о том, что не взяла с собой еды ни для себя, ни для ребенка. Взглянула на покрытую коростой газовую плиту. Ее словно никогда и не мыли, разве что иногда царапали вилкой, подцепляя упавшую со сковороды еду. На такой даже готовить противно.
– Ну, ну, малыш! Мама тебя покормит сейчас своим молочком. – Айнагуль взяла сына на руки и расстегнула ворот платья.
Ребенок на секунду уставился на мать, затем выгнулся и еще громче заплакал. В груди разлилось знакомое тепло, Айнагуль крепче прижала сына, тыча ему в лицо соском с набухшей, почти прозрачной каплей.
– Ну, давай, сыночек, у мамы так мало молока, а не будешь есть – совсем пропадет. Давай покушаем? Вот молодец, вот и правильно.
Айнагуль стояла на полусогнутых ногах и раскачивалась из стороны в сторону. Из-за стены раздался тонкий голосок. Она уже слышала его, когда с завязанными глазами сидела в машине Булата, – украденная невеста Тулина. Маратик пел колыбельную. Столько рассказывали историй об этом мальчике, что Айнагуль не испугалась. Наоборот, она на цыпочках пошла на голос. В зале он зазвучал явственнее, но все-таки приглушенно, словно соседи уснули с включенным телевизором. Асхатик, всегда беспокойный во время кормления, на этот раз быстро опустошил материнскую грудь и уснул, выпустив изо рта обмусоленный сосок. Она вздрогнула, заметив на пухлых губах сына кровь. Такую блестящую, словно смешанную с жиром. Коснулась пальцами рта ребенка и тут же облегченно вздохнула, поняв, что это ее кровь. На белой коже около соска краснела свежая ранка – свидетельство голода Асхатика.
Голос не умолкал. Когда Айнагуль сделала шаг в сторону окна – стал громче, пошла к спальне – тише. Айнагуль решила продолжить игру после того, как уложит сына. Опустилась к старым корпе, пожалев, что не захватила из дома чистого белья, и подтянула одной рукой ту, что выглядела поновее. Внутри что-то было. Под тканью с шелковыми, сшитыми словно из комбинаций вставками заскользило и заездило. Айнагуль нащупала сбоку крошечный замок-молнию и тихонько расстегнула. Маратик совсем распелся.
Она не торопилась разглядывать содержимое. Аккуратно переложила сына на соседнюю корпе, сходила за сумкой в прихожую, выудила оттуда пеленку и, поцеловав Асхатика, укрыла его.
Из тайника в корпе торчали деньги. Целые слои пятитысячных купюр.
– Так вот что они искали, – пробормотала Айнагуль и замерла, будто ожидая указаний от Маратика.
Но голос допел колыбельную и вдруг замолчал. Айнагуль склонилась над корпе, не понимая, что ей теперь делать. «Для начала пересчитаю, сколько здесь», – решила она и запустила бледные, немного распухшие от чистящих средств и воды пальцы в бархатное нутро.
В детстве родители Айнагуль постоянно поручали ей считать деньги. Когда уезжали за товаром или когда возвращались с рынка. В конце счета за «работу» отец выделял ей несколько бумажек. Айнагуль задумалась, сколько ее новая родня выделит ей за то, что она нашла заначку. Решила, что нисколько, и усмехнулась своей наивности.
– Что же мне делать, Маратик? Чьи это деньги? – тихо спросила Айнагуль, оглядываясь по сторонам, словно Маратик мог появиться из ниоткуда в любой момент.
Маратик не отвечал, и тишина теперь казалась зловещей. Шум с улицы, голоса в подъезде заставляли вздрагивать. Казалось, в любой момент дверь распахнется и впустит Аманбеке с Тулином. Те начнут орать на нее и друг на друга, потом вытрясут деньги в мешок, вывернут корпе, достанут последние бумажки. Она не знала, что они могут сделать с ней и сыном.
Нет, они не получат эти деньги, по крайней мере сегодня. Надо их спрятать, но куда? «Что, если в сундук?» – подумала Айнагуль и тут же отказалась от этой затеи. Судя по всему, его уже несколько раз потрошили, перебирая и комкая даже фотографии. С одной из таких на Айнагуль смотрела семья Абатовых. Молодой Серикбай держал на руках пухленького лысого ребенка, уже отчетливо похожего на него самого, справа стояла красивая женщина с кожей и волосами такого белого цвета, что казалось, пленка засвечена. Крупная ее рука спокойно, как на подставке, лежала на голове смуглой девочки. Айнагуль всматривалась в мутное робкое лицо с косичками и жалела Катю: у такой точно все отберут. Нет, деньги надо хорошо спрятать.
В доме Аманбеке не было места, куда бы та не совала свой нос. По-хозяйски ходила по тесной комнате Тулина и рылась у него в шкафу, рассматривая и ощупывая маленькую стопку в углу – те вещи, что Айнагуль забрала из бабушкиного дома. Во время свадьбы каждый раз, когда кто-то из гостей задерживался рядом с Айнагуль, откуда ни возьмись появлялась Аманбеке и обшаривала ее глазами, не всучил ли молодой жене кто тайком денег.
Принялась считать пятитысячные, мусоля палец и поглядывая на дверь. Получалось больше пяти миллионов. Айнагуль несколько раз разложила купюры в стопки по сто, и всегда оставалось несколько бумажек. Не то четырнадцать, не то шестнадцать. Тут за дверью послышались тяжелые шаги. Кто это может быть?
Уши загорелись, как бывает при высокой температуре, сердце забилось так громко, что Айнагуль испугалась, не случится ли с ней чего. Ажека говорила, что в их роду все умирали от сердечного приступа.
Стала поспешно складывать деньги обратно, распределяя купюры по всей корпе. Маленькая молния поддалась дрожащим пальцам как раз в тот момент, когда голоса за дверью стали громче.
Сердце стучало так, что Айнагуль не сразу поняла, что шаги в подъезде поднимаются выше по лестнице, а голоса совсем смолкли. Только когда где-то сверху хлопнула железная дверь, Айнагуль облегченно заплакала.
Она гладила плотную узористую ткань корпе и глядела на нее так ласково, как смотрела бы на бабушку или мать, если бы та или другая возникла на пороге с