горько спросила Катя.
– Ты не ссориться приехала, наверное, – холодно ответила Наина, и глаза ее, обращенные куда-то мимо дочери, стали чуть бледнее.
Катя прерывисто вздохнула и сбивчиво рассказала о квартире, делая акцент на бюрократических препонах и сложных отношениях с Аманбеке. Наина слушала молча.
– В общем, либо я вступаю в права наследства, либо тебе придется воевать с Аманбеке и Тулином.
– Ты ведь не будешь для Бога все эти документы оформлять? – печально спросила Наина.
– Нет, – ответила Катя, с наслаждением наблюдая за смятением матери.
– Грешно не отдать это все Богу, но не менее грешно ехать в поселок. Нет. Не хочу мараться, больше не хочу, забирай. Подпишу – и забудем.
По тому, с каким почтением все провожали матушку к нотариусу, Катя поняла, что Наину в монастыре любят. Даже местный водитель, которого Катя заприметила еще на входе, когда он громко возмущался ценами на бензин, теперь говорил вполголоса и склонял голову к плечу, на манер преданного пса.
Настроение у Кати было переменчивое. Когда Наина вспоминала, как счастливо они жили, Катя внимательно слушала, но не узнавала себя в этих картинках прошлого. Да и женщина из рассказов матушки не была похожа на ту мать, что помнила Катя. На деспотичную, пропадающую целыми днями в церкви мать. А когда Наина говорила о монастырской пекарне, ее глаза загорались, словно только тесто имело значение. Катя не выдерживала такого соперничества и чувствовала, как ее разум мутится липкой обидой.
Нотариальная контора находилась недалеко от монастыря и представляла собой душное помещение с заклеенными еще с зимы окнами. Из коридора к посетителям энергично выскакивала и уводила их за собой в кабинет молодая женщина с агрессивными черными бровями в брючном костюме цвета пыли. Когда очередь дошла до Кати, нотариус мгновенно подметила холодок между женщинами, и брови ее вдруг приняли обычный вид.
Когда она спрашивала, по доброй ли воле матушка Агафья отказывается от права на собственность, голос ее был тихим, слова будто ступали на цыпочках.
Наина поставила размашистую, совсем как у Ирочки, подпись. Будто перечеркивала прошлое. Катя подумала, что это последний раз, когда она видит мать. Наверное, та только что вычеркнула ее из своей христианской жизни.
Убирая подписанные документы в рюкзак, Катя наткнулась на холодный пластик диктофона. Решила держать его в руке незаметно. Включила запись.
– Послушай, Катерина. Ты должна меня понять, – начала Наина, как только они вновь оказались на свежем воздухе.
– Должна? – Катя вздохнула.
– У тебя много вопросов, я понимаю. У меня тоже было много вопросов и к матери, и к отцу, и к Богу.
– Насколько я знаю, Ирочка тебя не бросала, ты сама убежала.
Матушка приподняла руку, и из-под рясы на пухлом запястье неожиданно сверкнули изящные часы.
– Боишься, что тесто без тебя убежит?
– А если завтра меня не станет и все, что у тебя будет, – это воспоминания об этом дне, – начала Наина. – Только этот наш с тобой разговор.
– Спасибо за квартиру, мам. Это очень мне поможет. Я поеду туда, привезти тебе что-нибудь? – Катя сверлила мать глазами Серикбая. – Может, наше детское фото с Маратиком? Или мои дошкольные рисунки, ты же хранила их, наверное?
– Спасибо, Катерина. Мне ничего не нужно.
Катя стиснула зубы. Женщины снова уселись в белую монастырскую «Волгу». Водитель плавно, как будто даже ласково, нажал на газ.
– Вы отвезете меня на вокзал? – спросила Катя.
– Конечно. – Наина сделала паузу. – Ты все еще увлекаешься звукозаписью? Ирочка писала, что у тебя талант.
– Да, увлекаюсь, – язвительно ответила Катя, подумав, что ее профессию уже нельзя считать хобби. – Ирочка во всем меня поддерживала.
– У нас есть замечательные хористки, я бы хотела записать их, – сказала Наина, и лицо ее озарилось улыбкой. – Можно тебя попросить о помощи?
Катя кивнула, ревниво нахмурив брови, но вслух ничего не сказала.
– Тебе обязательно надо их послушать. Как ангелы поют. Разве что Светочка… – Наина задумчиво нахмурилась.
– Что?
– Светочка – хористка, голос у нее слишком звонкий. Плохо для хора. Слишком выделяется. – Наина, видимо, отвыкшая от длительных поездок, тяжело задышала.
Катя отвернулась к окну, усталость последних двух дней навалилась на нее в полную силу, и захотелось плакать.
– А глаза у тебя папины, – тихо сказала Наина. – Надо же. Глазки-уголечки. Гриша, ты высади меня у монастыря, – обратилась она к водителю. – А девочку отвези на вокзал.
Гриша энергично кивнул. Наина коснулась теплой рукой колена дочери.
– Посмотри на меня, Катерина.
Катя медленно повернулась к матери.
– Я тебя люблю. Господь – свидетель, – сказала Наина, ласково заглядывая Кате в глаза.
– Ты всех любишь, – равнодушно ответила Катя и остановила запись на диктофоне.
Когда Наина вышла, Гриша преобразился. Так ведут себя собаки, когда хозяева оставляют их одних надолго в тесной квартире. Он комментировал движение на дороге, временами опуская стекло и выкрикивая гадости другим водителям, а чаще пешеходам. Громко сигналил и бил небольшими кулаками по обшитой искусственным мехом баранке. При этом он гонял во рту спичку, словно сигарету. Катя решила, что он курильщик, но из-за уважения к матушке Агафье не дымит в салоне.
Выйдя из машины, она расплакалась. В груди болело и жгло. На перроне в ларьке с вывеской «Монастырская выпечка» Катя купила вишневый пирожок. Откусив от него, она вдруг вспомнила бабушку. Наверное, у нее самой сейчас такое же лицо, как у Ирочки много лет назад. Перекошенное обидой.
– Вкусно и грустно? – крикнул незнакомый мальчишка, сидевший на большой клетчатой сумке, и изобразил плач.
Очень голодная Катя вытерла слезы и выбросила остаток пирожка в урну.
Тулин резко затормозил перед трехэтажкой, будто планировал ехать дальше, а зазевавшаяся пассажирка только в последний момент вспомнила, что ей надо выйти именно здесь. С Асхатиком в одной руке, с сумкой, набитой чистящими средствами, в другой Айнагуль выбралась из машины. Тулин тоже выскочил и, оглядываясь по сторонам, словно стыдясь за вынужденное джентльменство, распахнул перед женой дверь подъезда.
– После работы заеду за тобой, – буркнул Тулин, ковыряя замок дядькиной квартиры.
Дверь, обитая темно-красными рейками, поддалась и со скрипом впустила Айнагуль. Тулин дышал ей в спину.
– А еда есть какая тут? – тихо спросила Айнагуль, уже догадываясь, что ответит Тулин.
– Была да сгнила. Я тебе денег оставлю, сбегаешь в ларек, купишь да приготовишь чего-нибудь. – Тулин бросил несколько смятых купюр на трельяж и зыркнул в запыленное зеркало.
– А с квартирой как быть? Открытой оставить?
– А, точно. – Тулин нехотя вытянул из кармана потемневший металлический ключ и положил его сверху на деньги. – Не потеряй.
Айнагуль огляделась, оценивая беспорядок в квартире и прикидывая, куда усадить сына. За окном послышался рокот отъезжавших «жигулей». От одной только мысли, что Тулина не будет до вечера, стало веселее. Она соорудила на кухне что-то вроде манежа из перевернутого стола, маленьких подушек и сорванного с карниза тюля и сама улыбнулась ловкой придумке.
Уборка обычно давалась ей легко, но тут было что-то другое. Дом не просто в запущенном состоянии, тут явно