и еще какая, вы даже не знаете. Люди с этой специальностью умеют делать все – и коров доить, и трактора чинить, и хлеб растить, и огурцы солить…
– Ну, солить огурцы – это дело, наверное, несложное. Как вас зовут?
– Кого? Меня? – Тоня удивилась. Обычно командиры не спрашивают у подчиненных имен. Да и давать разные нагоняи и одаривать нахлобучками без имен удобнее, чем с именами. – Антонина Ивановна я.
– Антонина Ивановна, вопросы бракосочетания обычно решает командир полка, а может быть, даже и выше. У такого командира есть печать, он ее может шлепнуть на что угодно, даже на затылок жениху…
– Товарищ капитан, а вы не можете сказать об этом командиру полка? – перебила его Тоня.
Молостов отрицательно покачал головой.
– Нет, я в такие высокие сферы не вхож. К товарищу Бирнбауму вам надо обращаться лично.
– А-а-а… – Тоня остановила себя на полуслове, хотела сказать что-то важное, может быть, единственно важное, что могло иметь сейчас значение, но сдержалась, губы у нее неожиданно задрожали, а глаза повлажнели. – Извините, товарищ капитан, – произнесла она тихо, приложила руку к пилотке. – Разрешите идти?
– Погодите, – голос Молостова помягчел. – С другой стороны, вы должны знать, что обстановка сейчас очень сложная, в московском небе – особенно, поэтому вам вряд ли разрешат бракосочетание. Шанс был бы, если б вы с будущим мужем служили в одной части, а в разных частях… – Капитан с задумчивым видом развел руки в стороны. – Вряд ли командир полка пойдет на это.
– Разрешите идти! – Тоня Репина, у которой со щек не сходила пунцовая краска, вновь приложила прямую твердую ладошку к пилотке.
– Идите! – Молостов кивнул, ему показалось, что Антонина Ивановна эта – явно неплохой знаток деревенской жизни – так ничего и не поняла.
Но Москва – это не деревня и то, что говорят о ней «большая деревня, мол, где на Красной площади иногда вырастает крупная клюква», – неверно вдвойне.
Пойти на прием к командиру полка Тоня Репина не рискнула: во-первых, у того и приемных дней-то нет, а во-вторых, по законам военного времени и отлуп может дать, и вообще отлупить…
Впрочем, боли Тоня не боялась, привыкла, а вот позора, насмешек подруг, публичного пропесочивания опасалась, при мысли об этом у нее делались красными, горячими, как бок раскаленной плиты, щеки.
Она отправила почтовый треугольник Савелию, в котором химическим карандашом, окуная его в блюдечко со спитым чаем, написала: «Очень прошу, Савелий, доберись до своего начальства, которое уполномочено решать свадебные вопросы, порасспрашивай основательно: может ли оно соединить нас в браке и поставить печать? Если начальство будет сопротивляться, попробуй уговорить».
Ошибок в письме Тоня сделала немного – всего четыре. По школьным сельским меркам – это твердая тройка, близкая к четверке, а вот если бы она сделала семь ошибок, например, то это – махровая двойка. Без всяких перспектив быть исправленной на тройку.
Такие отметки в Тониной школе презрительно называли «лебедями». «Лебедей» учителя ставили своим подопечным ученикам много, ведь еще совсем недавно Тонина деревня была сплошь неграмотной, – к грамоте люди не привыкли.
На территории поста № 113 неожиданно появился новый командир в необмятой шевиотовой форме, при скрипучей кожаной портупее, перекинутой через плечо. Железные кубики, украшавшие его петлицы (по одному кубарю в каждой петлице), были настоящие, фабричные, – не самоделка, вырезанная из консервной жести, – и это придавало младшему лейтенанту особую значимость и вес.
На голове у незнакомого гостя ровно сидела полевая командирская фуражка защитного цвета с такой же защитной железной звездочкой, прикрепленной к околышу.
Лицо у командира было таким загорелым, что Тоне Репиной невольно захотелось спросить: «Где вы так загорели?» – явно не на примусе, хотя сама она ответила бы именно так.
Командир снял фуражку, рукой пригладил волосы, и Тоня открыла рот от изумления: очень уж командир этот похож на сержанта Телятникова, служившего у них, а потом отправленного на учебу. Да нет же… точнее – да, это и есть сам Телятников! Лично, собственной персоной.
– Девочки! – отчаянно закричала Тоня, оглушая саму себя своим голосом. – Все на выход! – Она кинулась к командиру и повисла у него на шее, младший лейтенант едва удержался на ногах: Тоня Репина была девушкой рослой, крепкой, и вес у нее был побольше, чем у голодных окруженцев, бродивших по лесам в поисках своих. – Сергей Петрович, это вы?
– Репина, не сбей меня с ног, – полузадушенным голосом попросил младший лейтенант.
– Во, это точно вы! – удовлетворенно произнесла Репина, окончательно отметая сомнения: а Телятников ли это? Телятников это был, Телятников собственной персоной. – Вы-ы, – торжествующе вскричала Тоня. – Девчонки!
Да, это был Телятников, внезапно помолодевший, с тихой притягательной улыбкой, располагающей к душевным разговорам, растерявший на командирских курсах остатки былой строгости, которой, впрочем, у него никогда не было в достаточном количестве: он и на войне оставался школьным учителем истории.
И оглянуться не успел Телятников, как на шее у него одна за другой повисли все девушки сто тринадцатого поста, – висели они и целовали новоиспеченного командира в гладко выбритые щеки: после смерти Легошина на посту так и не было мужчин – не прислали. Девушки обходились без них, регулярно ругали аэростаты, мучились, но исправно выпускали «воздушные колбасы» в небо на дежурство.
– Сергей Петрович, вы к нам навсегда? – поинтересовалась Ася, когда Телятников, немного придя в себя после шумной встречи, поправлял обмундирование, портупею и ремень.
– Не знаю. Пока меня направили в распоряжение командира дивизиона, – неопределенно пояснил он, загоняя складки гимнастерки под туго затянутый пояс.
Время было уже осеннее, чувствовалось, что зима может оказаться строгой, скоро на деревьях останутся лишь редкие сохлые листья и посеченная холодом шелуха, – через пару недель наступит пора наряжаться в телогрейки и шинели.
– Это как? Родной пост по боку? – не поняла, а точнее, не поверила тому, что говорит Телятников, Ася. – А дальше?
– Ну, почему по боку? Пока меня – в распоряжение командира дивизиона, а потом… потом, как решит тот.
– Час от часу не легче! Нет бы сразу к нам, товарищ… товарищ младший лейтенант.
Телятников улыбнулся едва приметно – заминку он засек.
– Я бы с удовольствием, только вот… – Телятников вопросительно поднял плечи. – Только не я это решаю.
– А сюда, к нам?.. А то мы уж было обрадовались.
– Сюда? Соскучился, вот и пришел сюда. – Улыбка на лице Телятникова сделалась шире, ярче, – с появлением бывшего сержанта на территории поста стало, кажется, светлее: все-таки правильно говорят, что не место красит человека, а человек место…
Провел Телятников у девушек больше часа, выпил чаю, рассказал о жизни своей, о новостях, главными из которых были новости хорошие: жена Телятникова, которая в последнее время сильно болела, ныне чувствует себя лучше, надо полагать – пошла на поправку окончательно, дочка Катерина подросла и расцвела, и вообще обратилась в писаную красавицу, за которой впору гоняться