один сапог, потом, поменяв ногу, другой. Проделал все это с закрытыми глазами.
Открывать глаза ему не хотелось.
Чувствовал он себя так паршиво, слабо, что даже не вышел на обязательное вечернее построение, – совсем лишился сил: с полуторкой, которую бравый инженер-лейтенант угнал к себе в дивизион, у Легошина была отрублена, обесточена, убита часть его самого.
Сержант надеялся, что поднимется на следующий день, наутро, но надежда оказалась тщетной: он не поднялся.
Приехавший на пост капитан Молостов хотел было отправить его к медикам – пусть сержант полежит немного в санчасти, поест лекарств, попьет микстур, в итоге поправится и потолстеет, но Легошин заворочал головой обеспокоенно:
– Товарищ капитан, не надо… Медсанбат мне не поможет, я сам справлюсь с хворью.
– Ладно, – решил Молостов, – но имейте в виду, сержант, это под вашу ответственность.
– Согласен. – Легошин нашел в себе силы для благодарной улыбки, но и не более того, сил на все остальное не было, да и улыбка получилась очень вымученная.
– Смотрите у меня! – Капитан погрозил Легошину пальцем и покинул землянку.
Легошин вздохнул и закрыл глаза, чувствовал он себя плохо, кадык на худой запрокинутой шее дернулся один раз, другой и успокоился. Кожа на лице посерела. Таким сержант был, когда пришел в воздухоплавательный полк из госпиталя.
На следующий день он стал чувствовать себя хуже. Ася первой поняла, что происходит с этим человеком: дело, которым он был занят несколько месяцев, вложил в него все, что имел – и душу, и мозги свои, чуть не надорвался, но все же не надорвался, выполнил задачу: восстановленная полуторка получилась, как пряник, который мог бы украсить любую воинскую часть, и вот пряника не стало…
А если пряник вернуть? Тогда и создатель-кондитер должен выправиться. С кем бы на эту тему посоветоваться, кто способен дать толковый ответ на вопрос, быть или не быть?
Кто? Тоня Репина? Тоня вряд ли, она специалист по другим вопросам: как получше пожарить картошку и как заставить курицу нести исключительно двухжелтковые яйца, а по части психологии она имеет квалификацию не большую, чем старшина отряда в делах музыкальных… А старшина отряда по фамилии Скребок, всем известно, не отличает рояль от мандолины, а скрипку от глиняной свирельки. Скребок – он и есть Скребок. Зато умеет звонко щелкать сапогами и до посинения гонять аэростатчиц на строевых занятиях.
Нет, в советчицы Тоня не годится. Увы. Скорее всего, лучше поговорить с Ксенией Лазаревой, она все-таки дама образованная, московская, понимает кое-что в психологии. И муж наверняка научил ее отличать серое от черного, а черное от белого… Да и армейскую среду она знает лучше Аси. Опять-таки с подачи мужа.
Когда она рассказала о том, как можно вылечить Легошина, Ксения лишь усмехнулась печально и отрицательно покачала головой:
– В дивизионе скорее командира с заместителями выведут за штат и вместо них поставят кавалериста и двух пехотинцев, чем вернут машину. Это, Ася, исключено совсем. Ни одного шанса из ста…
– Тогда что делать?
Ксения пожала плечами:
– Если бы я знала. Поразмышлять, конечно, можно, но… Была бы мирная пора, мы с тобою быстро б сообразили. Но идет война, Ася, а в военную пору любой командир, даже если у него в петлицах всего один кубик, и тот вырезан из консервной банки, в споре с нами окажется правым…
– Почему?
– Да потому, что в наших с тобою петлицах этих кубарей нет. Но думать, мозговать надо, ты права.
– И все-таки если попробовать, а?
Несколько минут Ксения размышляла, не отвечала, потом, вздохнув, махнула рукой: не могла отказать Асе, которая была и командиром, и старше ее по званию.
– Ладно! За попытку денег не берут… Давай попробуем!
– Денег, Ксень, не берут, но зато больно бьют, – на всякий случай предупредила Ася, – поэтому ты подумай получше.
– А чего думать-то? Живем один раз и умираем только один раз, больше не положено.
Ксения оказалась права. Первый человек, который попался им на глаза в штабе дивизиона, был капитан Молостов.
Увидев вольно болтающихся аэростатчиц, да еще в штабном помещении, где они никак не должны быть, – по рангу не положено, – Молостов недоуменно нахмурил брови.
– А вы чего здесь делаете?
Ася вытянулась в струнку, лихо откозыряла командиру. Ксения сделала то же самое и также лихо. Капитан, словно школьный учитель, недоверчиво покачал головой.
– Козырять будете потом, а сейчас докладывайте, что у вас?
Пришлось рассказать, зачем они пришли сюда. Ася вздохнула и еще раз приложила руку к пилотке.
– Товарищ капитан, помогите! – взмолилась она. – Пожалуйста!
Капитан огорченно покачал головой и неожиданно скомандовал строгим свистящим шепотом:
– Кру-угом!
Девушки послушно выполнили приказ.
– Ваше направление – входная дверь… Мысль понятна?
– Так точно! – ответила Ася.
– Шагом марш!
Девушки сделали по три неохотных шага, и Молостов, поморщившись, неохотно скомандовал:
– Стой!
Стукнув каблуками сапог, девушки остановились. Капитан оглядел их внимательно, вначале одну, потом другую, и проговорил тихо:
– Мой совет – не нарывайтесь на неприятность. Я знаю историю этой полуторки не только с ваших слов, но и из других источников. Возвратить ее к вам на пост не удастся. – Молостов развел руки в стороны. – Не по Сеньке шапка. Понятно?
Девушки переглянулись, но на вопрос не ответили.
– Я спрашиваю: понятно? – повторил вопрос капитан.
– А если человека из-за этой полуторки не станет, совесть никого не заест? А, товарищ капитан? – таким же тихим голосом, почти шепотом спросила Ася.
Молостов покачал головой и произнес с горькой миной на лице:
– Это война, девушки… Причем такая война, на которой с потерями не считаются.
Ася считала, что Легошин поднимется, но сержант не поднялся. Он не двигался – не то что раньше, когда он носился метеором, добывая для полуторки детали, масло, выпрашивая у Аси понемногу бензин (и та не отказывала в горючем, стараясь экономить по литру, по полтора литра, чтобы хоть что-то выделить их доморощенному Кулибину), лежал неподвижно, сползал с топчана лишь, когда надо было сходить по нужде, да и то соскребал себя с одеяла с трудом, на вопросы почти не отвечал.
– Как чувствуете себя, товарищ сержант? – спрашивала у него Ася, и Легошин медленно поднимал руку с опущенным вниз большим пальцем, украшенным мозолем.
– На шесть, значит? – Ася со вздохом переводила на свой язык этот жест, качала головой. – Нет бы на двенадцать часов!
Где на часовом циферблате находятся цифры шесть и двенадцать, знали даже дошколята. Легошин переводил взгляд на Асю и прикусывал зубами бледные губы.
Лежал он по-прежнему без движения. Вскоре на его щеках расцвели бутоны крепкого розового цвета – он заболел воспалением легких. Тогда приехал врач – не из медсанчасти полка, а из города: Ася вызвала опытную врачиху, давнюю знакомую семьи Трубачевых. Та обстукала, обслушала вялого, почти немого сержанта и, отведя Асю за дверь землянки, сказала ей:
– Плохо дело!
– Воспаление легких?
– Не только. Сердечная недостаточность. Он так слаб, что его вряд ли удастся довезти до госпиталя.
Ася испуганно прижала