плыла по трескучему серому пространству, пытаясь прибиться к какому-нибудь куску тверди, справа или слева, или спереди, но у течения этого ни тверди, ни берегов не было, – Света находилась без сознания.
– Девчонки, держите «колбасу»! – скомандовала Ася своим подчиненным. – Загогулина чего-то не отзывается.
Конечно, не к месту отбыл Легошин на свое совещание, – не к месту и не ко времени, – если бы с ними в расчете оставался хотя бы один мужчина, картина сложилась бы совсем иная, но что сложилось, то сложилось.
– Загогулина!
Светлана молчала – из серой липкой жижи она еще не выбралась. Барахталась в ней, задыхалась, плыла в пространстве, где не было воздуха…
Ася перекинула свою веревку Непряхиной – держи, мол, упрись обеими ногами в земной шар и держи, и побежала на другую сторону штакетника.
Агагулину она увидела сразу, та лежала под оболочкой, накрытая с головой, из-под края съежившейся «колбасы» торчали тощие ноги в растоптанных, широких в голенищах сапогах.
– Вот беда! – Ася выругалась: не хватало еще, чтобы Светку убило! Чертов политрук со своими неурочными накачками, чертовы штабисты, которые даже спать ложатся с персональными ночными горшками, поскольку им лень ходить в туалет, да и на лягушку боятся наступить в темноте, – и все эти беды от раза к разу повторяются. Осенью ведь тоже случился шторм, и тоже единственный мужчина их поста Телятников находился на накачке у политрука: обсуждался вопрос, что сказал Рузвельт во время завтрака с мексиканским послом и сколько раз пукнул Черчилль, открывая на автостанции большой общественный туалет… Тьфу! Обидно до слез.
Трубачева кинулась к Свете, отодрала от нее тяжелый сырой пласт оболочки, освободила лицо, пригляделась, есть ли дыхание или нет, потом, поняв, что есть, потеребила за плечо:
– Света! Загогулинка ты наша! – звонко, с сухой обрадованной слезой воскликнула Ася.
Светлана, кажется, услышала командирский оклик, застонала, потом подтянула к себе вывернутую ногу, наполовину вылезшую из сапога… Тут впору сухим слезам обратиться в мокрые. Трубачева пальцами отерла глаза.
Теперь надо было спасать газгольдер, этим немедленно занялся Легошин, чувствовавший себя виноватым перед девушками; спасение газгольдера – это дело куда более легкое, чем спасение аэростата, и Легошин справился с ним довольно быстро.
Бледный, потный, боящийся прикоснуться к собственной груди – как бы ответно не ударило сердце и вообще как бы оно не остановилось, – он прямо под дождем уселся на землю рядом с девушками, вытянул ноги.
Дыхание с хрипом вылетало из него, сбивало в сторону дождевые капли, Легошин закусывал зубами нижнюю губу, сипел – он хотел повиниться, рассказать девушкам, почему задержался, какие новости узнал в штабе, но не мог вымолвить ни слова: вновь начало саднить сердце.
У девушек тоже не было сил. Вымокшие до нитки, они даже не могли шевельнуться, отползти куда-нибудь в сторону, укрыться, обсохнуть немного, прийти в себя…
Спустя десять минут Трубачева повернулась к Свете Агагулиной, легонько похлопала ее по щекам. Агагулина помотала головой и открыла глаза.
– Светка, ты молодец! – громко объявила Ася. – Очнулась? – Обхватила ее за плечи, прижала к себе. Ну будто мамаша родная, и вид у Трубачевой был озабоченный, как у родной мамаши…
Старший политрук, который мытарил Легошина на политзанятиях, не сдержался, сам приехал на сто тринадцатый пост, – вначале трясся на трамвае, потом пешочком одолел длинную тропку, проторенную по краю оврага – двигался неторопливо, легонько постукивая прутиком по голенищу сапога, тропка не увела заслуженного политработника в сторону, стук прутинки подгонял его, будто корову, бредущую на зеленый луг, – и в конце концов прибыл точно на место.
Его встретила крепколицая плечистая девушка с винтовкой, перекинутой через одно плечо, и двумя подсумками, висящими на поясе. Подсумки были набиты патронами – Тоня Репина была надежной часовой, охранявшей площадку с двумя аэростатами и несколькими газгольдерами, стоящими здесь же на приколе.
Завидев незнакомого человека в военной форме, со звездами на рукавах – отличительным знаком всякого политработника в армии, Тоня не замедлила сорвать с плеча винтовку:
– Стой, кто идет?
– Это я, из штаба дивизиона… Старший политрук Фридов.
– Откуда я знаю, что вы – Фридов? Может, вы Блаунштейн из Германии или какой-нибудь Сморгис из буржуазной Латвии. – Откуда взялись эти фамилии и почему вдруг в вязи слов прозвучала Латвия, Тоня не знала, все произошло само собою, вроде бы даже совсем бесконтрольно. – Вдруг вы – член диверсионной группы?
Пока старший политрук Фридов доказывал, что он старший политрук из штаба дивизиона и вообще ответственный работник, Тоня только головой качала – то ли верила, то ли не верила ему, было непонятно. Через пару минут Фридов решил, что она ему поверила, и сделал несколько шагов вперед, Тоня немедленно вскинула ствол винтовки и передернула затвор:
– Стой!
– Да свой я, свой, товарищ часовая! Позвоните в штаб, там подтвердят.
– Не буду я никуда звонить. Сейчас придет наша руководительница, объясняйтесь с ней, товарищ старший политрук. Вас лично я не знаю, вашего удостоверения я не видела.
– Да я вам сейчас покажу свое удостоверение, это несложно. – Фридов запустил руку в нагрудный карман и сделал шаг вперед.
Тоня вновь вскинула винтовку:
– Стой!
– Я вас накажу, – предупредил ее старший политрук, чернявое лицо его с крупным носом стало серым, брови грозно сдвинулись.
– Не накажете. – Тоня упрямо мотнула головой. – Не посмеете.
– Еще как посмею…
– Не-а! – по-школярски звонко воскликнула Тоня, помотала головой. – Я при исполнении, а вы – нет!
Фридов подумал невольно: а ведь он действительно ничего с этой чертовой девкой не сделает, завтра над ним даже повара в полковой столовой будут смеяться, а если он попробует затеять что-нибудь посерьезнее – посадить дурную бабу на губу или заставить ее чистить дивизионный нужник, ему на спине кителя напишут неприличное слово, скорее всего – матерное, либо засмеют до такой степени, что от жалости к самому себе захочется снова удрать в пулеметный отряд… Хотя снова к пулеметчикам – это вряд ли.
Впрочем, нужник позаковыристее и тут найдется – большой скворечник красуется под разлапистым кустом, к нему проложена широкая дорожка, а в стороне, также под кустом, возведен «скворечник» в два раза меньше – личный нужник сержанта, одновременно обслуживающий и гостей мужского пола, к каковым, естественно, относится и лично Фридов.
Самого Легошина в расположении поста сейчас не было, Тоня об этом знала, – он доводил до ума свою полуторку и вроде бы у него получалось что-то дельное – старенькая машина один раз призывно фыркнула выхлопной трубой, подала победный знак, а это уже кое-что, – значит, вызывать надо было Асю, но как ее вызвать, когда она отдыхает в землянке? И девчонки отдыхают…
Поразмышляв пару мгновений, Тоня сунула в рот два пальца и оглушительно свистнула; мастерством Соловья-разбойника она овладела еще в детстве и считалась в родной деревне лучшим свистуном. Вслед за первым тревожным свистком выдала второй…
Не