Еще три дня назад, в тот проклятый день двадцать восьмого декабря, шел снег, создавая иллюзию праздника. Дурманил головы подвыпивших людей, заставляя верить в сказку. Жухлые листья, не упавшие на землю по странному капризу природы и все еще цеплявшиеся за ветки деревьев, укрылись под неровным слоем снега. Тогда все вокруг выглядело нарядным и праздничным.
Теперь же, в новогоднюю ночь, с неба не упало ни одной снежинки. Даже тот, предательский, снег растаял, превратив сказочно-прекрасный город в мегаполис-помойку. Москва горела миллионами огней и огоньков, переливалась тысячами цветов, а под ногами прохожих булькала грязная жижа.
Впрочем, прохожих как раз не было. Она была одна. Одна во всем безумном, грязном, лживом мире. За окнами домов веселился народ, где-то уже пели, где-то с балконов шумно выстреливали фейерверки. Кругом стреляли, гремели взрывами петарды, но это был лживый мир.
На самом деле нет никакого праздника. Нет в мире радости и веселья. Нет счастья. Нет музыки. Нет цветов. Нет запахов. Есть грязь и ложь. И все веселье, происходящее вокруг, ни что иное, как обман зрения, стереофильм: очень похоже на правду, но ложь. Иллюзия жизни вместо самой жизни. Одна сплошная иллюзия. А на самом деле кругом одна только грязь, и пахнет не мандаринами под елкой, а опять же — грязью.
Ирина шла, не выбирая дороги и направления, не зная конечного пункта маршрута, не ведая цели. Вернее, цель у нее была. Умереть.
Это единственное, чего ей сейчас хотелось. Она не собиралась кончать жизнь самоубийством. Не из страха. Вернее, страх был. Но боялась она не боли и осуждения, а того, что там, где она окажется после самоубийства, уже никогда не сможет встретиться с Сергеем и объяснить ему ложь и нелепость обвинений в измене.
Сережка, родненький, как ты мог поверить? Разве нужен ей тот мальчишка? Он никогда ей не нравился, скорее наоборот — был ужасно неприятен. Как получилось, что на фотографии они так близко? Почему она буквально пожирает его глазами, готовая сию минуту броситься в его постель? Ведь этого не было!
Не было. Не было… Ничего не было…
Все кончено. Сергей никогда не простит. Не поверит, что ничего не было. Не поверит, что всю жизнь она любила только его, и никто другой ей никогда не был нужен. Что на самом деле влюблена в Черкасова не она, а Лариска. Что отомстила, подлая, как раз за то, что на нее саму Черкасов не клюнул, а давно заглядывался на Ирину. А на Лариску никто никогда не заглядывался, вот она и бесится.
Трегубович — дрянь, но у нее есть доказательство Ириной неверности. Фотография. А у Ирины никаких доказательств нет. Ни доказательства своей верности, ни доказательства Ларискиного предательства. Пусто.
Все кончено… Ее никогда не простит Сергей. Ее никогда не простит Маришка. Ее никогда не простит мама. Мама могла бы понять, но… Она слишком уважает Сергея, чтобы простить дочери подлость, которой та не совершала.
Они никогда не простят ее за то, чего она не делала. И доказать, что она ничего предосудительного не сделала, невозможно.
Нет, мама, наверное, простит со временем — на то она и мать. Но осуждать будет до последнего вздоха. Это бы полбеды, с этим можно было бы жить дальше.
Но ее никогда не простят Сергей с Маришкой. Это беда. С этим жить нельзя. Когда любимые муж и дочь считают тебя предательницей и изменницей — с этим жить нельзя.
Ирина шла и шла, твердя про себя:
— С этим жить нельзя…
Она не просто так повторяла эти слова. Она кликала на себя гнев Божий, кару небесную. Ей нельзя больше жить, все кончено. Так почему она еще жива? Ведь ночь, пустынно и страшно, она одна посреди враждебного города, в шикарной шубе, с бриллиантами в ушах и на пальцах.
Где вы, разбойники-грабители, убийцы-потрошители? Куда попрятались в самую важную ночь в году? Вот же я — берите, режьте, стреляйте, забирайте бриллианты, снимайте меха с моего хладного трупа! А самое главное — заберите мою жизнь, мою никчемную, никому не нужную жизнь!
Где вы, убийцы?! Зачем попрятались по норам? Ау!
Убейте меня, ну пожалуйста. Кто-нибудь, смилуйтесь надо мною! Убейте…
***
— Не у-би-ли…
Ирина произнесла это с таким бесконечным разочарованием, что у невольной слушательницы едва не разорвалось сердце. Будто и ей было жаль, что подлые убийцы сплоховали. Поймав себя на этой мысли, собеседница тряхнула головой, избавляясь от наваждения, и произнесла:
— Вижу. А что было дальше?
Ирина горько вздохнула:
— Звонок…
***
Было уже начало шестого, когда тишину новогоднего утра прорезали аккорды 'Вальса цветов' из бессмертного 'Щелкунчика'.
Ирина достала мобильный из сумочки, посмотрела на дисплей. Сердце радостно екнуло — высветился номер Сергея.
Он волнуется. Возможно, он уже простил ее? Или, по крайней мере, готов выслушать?
— Алло, — голос дрожал от надежды.
— Мама умерла. Иди домой, ее еще не увезли. Нужно что-то решать с похоронами…
Надежда умерла, поселив свои останки в горле. Ира хотела спросить: чья, чья мама умерла?! Но голос, кажется, умер вместе с надеждой. Тещу Сергей обычно называл Вероникой Николаевной. Значит, умерла его мать? Тогда почему 'иди домой, ее еще не увезли'?
Неужели?.. Нет!!! Господи, нет, прошу тебя, пожалуйста. Нет, нет, нет!!! Не надо, Господи, не так, только не так! Это я должна была умереть, я, слышишь, я! Ты все напутал! Я, Господи, я…Меня! Пожалуйста, Господи, меня, меня!..
Хоронили Веронику Николаевну третьего января. Виновата в ее смерти была, конечно же, Ира. Сердце матери не вынесло подлости дочери.
Так думали все кругом. Так думала и сама Ирина. Это она убила маму. Своим легкомысленным поведением, тем, что дала повод думать о себе плохо. Тем, что выпила в тот проклятый вечер слишком много шампанского, а потому пришлось выйти на тот проклятый балкон с тем проклятым Вадимом…
Она убила свою мать. Уничтожила свою семью. И теперь она одна.
Одна в целом свете.
Сергей подал на развод. Маришка категорически отказывалась разговаривать с матерью даже по телефону.
Ира переехала в мамину квартиру, откуда тридцать первого декабря, радостная и веселая в ожидании праздника, нагруженная подарками и судками с голубцами и заливным языком, вышла Вероника Николаевна. Вышла, и не вернулась. И уже никогда не вернется.
В первый же рабочий день Ирина уволила Лариску Трегубович с должности своего секретаря. Надеялась избавиться от мерзавки навсегда.
Не тут-то было. Та подала иск за незаконное увольнение, и Ирине снова пришлось терпеть эту дрянь в своей приемной.
Развод был простым и быстрым. Протестовать Ирине не хватило наглости.