… Он проснулся первым и с немым обожанием уставился на сопящую рядом жену. До чего же она хороша! И пусть давно уже обрезала шикарные волосы, пусть вместо ангела стала похожа на рыжую бестию — до чего же она хороша! Лицо белое, чистое, как у младенца. Пухлые губы приоткрылись, выставив напоказ зубки-жемчуженки.
Эти губы! Что они вытворяли всего несколько часов назад! А тело? Все-таки она божественно хороша, несмотря на дьявольскую сущность. Как после издевательства над телом, именуемого беременностью и родами, оно смогло остаться столь прекрасным? Грудки маленькие, упругие. Свежие, как у пятнадцатилетней девочки-подростка.
Не в силах сдержать восхищение и любовь — да-да, любовь. любовь к падшему ангелу! — Николай впился губами в сосок, втягивая, всасывая в себя жену, словно крокодил, заглатывающий жертву целиком. Сейчас она проснется, ответит на его призыв, одарит тем, чего он жаждал столько отвратительно голодных лет.
Она проснулась. Он ждал продолжения безумной ночи, но вместо этого Паулина вскрикнула:
— Что ты делаешь?! Больно!
Странно. Еще несколько часов назад она рычала от удовольствия, когда он проделывал тот же фокус.
Николай отпустил грудь и принялся целовать жену, лаская ее языком и опускаясь все ниже и ниже к заветному темному треугольнику. Яростно отбросил мешавшее одеяло, и снова накинулся на Паулину, словно не наслаждался ее телом всю ночь. Вот он, заветный треугольник. Вот оно, блаженство.
Но блаженства не получилось. Вместо восхитительной Паулины Видовской рядом лежала холодная, неживая Паулина Черкасова.
После бесхитростного, пресного секса, набрасывая на восхитительные плечи халат, она спросила:
— Что вчера было?
— То есть?
— То и есть, — раздраженно ответила супруга. — Ты мне вчера наливал водку, или мне это приснилось?
— Наливал.
— Ну?
— Что 'ну'?
— Что ты разнукался, как маленький? Я спрашиваю: что вчера было? Я выпила водки, и что?
Николай искренне удивился:
— Ты что, ничего не помнишь?
— Если бы помнила, не спрашивала бы. Так что было?
Вот оно что. Она не помнит…
Он-то был убежден, что алкоголь раскрепощает ее, отпускает тормоза. А оказывается, он напрочь отшибает ей мозги. Она просто не соображает, что с нею происходит. Поэтому и не сопротивляется ничему. Неважно — муж ли ее бесстыдно пользует, или бригада монтажников-высотников.
Она ничего не помнит.
На какую-то долю секунды Черкасов замешкался. Сказать правду? Сказать, что она была восхитительна в своей вседозволенности? Что это была волшебная ночь, лучшая за все их совместные годы.
Как она на это отреагирует? Или начнет выпивать каждый день для 'расслабления мышц и функций сознания', или, напротив, замкнется в себе раз и навсегда, и он больше никогда не заставит ее сделать спасительный глоток спиртного.
Нет, ни к чему ей знать о вчерашней ночи!
— Ничего не было. Посидели, поговорили. Помечтали о будущем…
— О будущем? — в ее глазах сквозило недоверие: с какой бы стати она обсуждала с ним свое будущее?! Николаю снова захотелось ее убить. Он ведь муж ей! С кем еще ей обсуждать будущее, как не с ним?! — И о каком же будущем мы мечтали?
— Ты что, и правда ничего не помнишь, ни словечка?
Она на мгновение задумалась и уверенно покачала головой.
'Еще бы, — усмехнулся Николай. — Конечно, не помнишь ни словечка. Там ведь слов-то и не было. О чем с тобой, шалавой, говорить? У тебя другое хорошо получается!' А вслух сказал:
— Мечтали, как Вадим вырастет, как отдадим его в военное училище. Как офицером станет, продолжит семейную династию…
— Врешь, — неожиданно зло и дерзко заявила Паулина. — Вот тут ты врешь! Не могла я мечтать об этом! Я никогда в жизни не соглашусь, чтобы Вадик стал военным! Врешь, ты все врешь! Ты просто скрываешь от меня…
На ее глазах выступили слезы, и Николай испугался, что не выдержит ее слез и признается во всем. В том, какая чудная это была ночь, какой раскрепощенной и даже сумасшедшей была Паулина, с каким трудом ему удалось удержать ее дома, когда она в безумном порыве ненасытности рвалась к соседу отпраздновать торжество здорового секса.
— Вру, — с легкостью согласился он. — Вру. Ты и вчера говорила то же самое. Сказала, что в семье достаточно одного дуба. За что и получила от меня хук слева. Мы поссорились. А утром понял, что неправ, и решил извиниться. Я не буду настаивать, чтобы Вадим стал офицером. Но и ты его не отговаривай. Вырастет — сам решит, без нашего вмешательства. Согласна?
Что-то было не так. Паулина чувствовала это буквально кожей, всем телом. Все было не так, как всегда. Не только поведение Черкасова, но даже ощущение собственного тела. Будто накануне она сдала нормы ГТО.
Эта сволочь накачала ее водкой. Все понятно. Она никогда в жизни не пила водку. Несколько раз пробовала коньяк, но легкости в теле, как от шампанского, он не давал, а пился намного противнее. Водка же — напиток плебеев, пить ее — дурной тон. А эта скотина, видимо, на одной рюмке не остановилась — недаром же у Паулины все тело гудит.
Зато голова чистая, свежая. И хорошо. Зачем ей лишние воспоминания о хуке слева? И об очередном скандале.
И все же странно. Чтобы она закатила ему скандал?! Невероятно. Видать, здорово он ее водкой накачал. Обычно она ему слова сказать не смеет. А сегодня осмелела почему-то. Наверное, хмель еще не весь вышел.
Видать, одним хуком он вчера не обошелся. Паулина опьянела, и забыла об осторожности. Начала качать права. Ну и получила офицерских щедрот.
А может, хуками Черкасов не удовлетворился? Опять к сексу принуждал, скотина ненасытная. То-то тело какое-то странное. Вроде тяжелое, но в то же время ощущается приятная легкость. Тяжесть понятно — водка плюс побои. А легкость? Тоже от водки?
Но как-то подозрительно легко он отказался от видов на Вадика. Слишком легко. Впрочем, Паулине это только на руку. Не хватало еще сына превратить в такого же солдафона.
***
Оставаться дома Ира не могла.
Теперь ей не было там места. В их новой просторной квартире нашлось место всем, кроме нее. Сергей закрылся в спальне, не желая слышать оправданий предательницы-жены. Маришка, вся в слезах, закрылась в своей комнате, бросив на предательницу-мать полный презренья взгляд. Вероника Николаевна осталась за столом, не произнеся ни слова, лишь с немым укором и бесконечной жалостью глядя на предательницу-дочь. Предательница-подруга сидела напротив, нагло ухмыляясь в лицо жертве оговора.
Всем в этом доме нашлось место. Всем, кроме Ирины.
Еще три дня назад, в тот проклятый день двадцать восьмого декабря, шел снег, создавая иллюзию праздника. Дурманил головы подвыпивших людей, заставляя верить в сказку. Жухлые листья, не упавшие на землю по странному капризу природы и все еще цеплявшиеся за ветки деревьев, укрылись под неровным слоем снега. Тогда все вокруг выглядело нарядным и праздничным.