И еще он заметил, что Паулина не только раскрепощалась под воздействием алкоголя, не только забывала к утру пережитый накануне ураган сексуальных страстей. Оказалось, она напрочь переставала узнавать его, принимая за случайного любовника. Наверное, потому и теряла бесстыдство, исчезали все запреты и табу.
Это, пожалуй, бесило Николая больше всего. Вот же дрянь! С мужем бревно бревном, как бы он ни просил добавить жару. А как чужому мужику — так ни в чем отказа нет. Шалава беспутная!
Не просто обидно — до смерти больно за такую несправедливость. Но терпимо, если чужой мужик и родной муж — одно лицо, одно тело. Зато вытворять можно буквально что угодно: до чего бы ни додумалась извращенная от вседозволенности фантазия — отказа не последует. На любые эксперименты Паулина шла с безграничной готовностью и желанием.
А наступит утро — и она не будет помнить ничего, абсолютно ничего из того, что вытворяла ночью. Утром это снова будет добропорядочная мать и жена, образцовая офицерская супруга, надежный тыл защитника отечества.
Все было отлажено в их быту и сексуальной жизни: длинную череду бесцветных ночей сменял короткий фейерверк вседозволенности. Несколько месяцев пресного, безвкусного секса, когда приемлемой считалась лишь поза миссионера, а Паулина, скривившись, с нетерпением ждала, когда кончится очередной сеанс выполнения ею супружеских обязанностей. Одна фантасмагорическая ночь. И снова преснятина.
Теперь эта преснятина не раздражала Николая. Напротив, стала доставлять ему истинное наслаждение. Радостно было сознавать, что в тайную свою игру он играет один, и только от его желания зависит, с кем спать: с ледяной ли супругой, или с отъявленной шлюхой, способной на любые крайности и эксперименты. Он был единственным и полновластным повелителем этой женщины. А потому в моменты холодной близости получал нынче едва ли не большее удовольствие, чем в отвязные ночи.
Ему нравился контраст холодная-горячая, скромница-шлюха. Терзая фригидное тело жены, он представлял на ее месте школьницу-шестиклассницу, впервые предоставившую юное свое тело в пользование мужчине, да не сопляку-однокласснику, а зрелому, многоопытному гиганту секса. Иногда он мнил себя учителем юной кокотки, плохо написавшей годовую контрольную по алгебре и древним способом отрабатывающей желанную пятерку. В другой раз представлял Паулину одноклассницей сына, зашедшей узнать домашнее задание по географии, но вместо Вадима заставшей его изголодавшегося по женской ласке отца. Лежит под ним глупышка, боясь противиться грозному дяденьке, предоставив неумелое свое, неготовое еще к плотским утехам тельце в полное распоряжение взрослому дяденьке. А когда дяденька отпустит ее, молча оденется и уйдет. Она не скажет об этом ни маме, ни папе. А потом придет на день рождения к Вадиму, и будет стыдливо отводить глаза от жадно-насмешливого взгляда отца именинника. Услышав тихо-приказное: 'Приходи завтра утром', кивнет послушно и испуганно. И утром, когда все дети будут в школе, она снова придет к нему, молча разденется и покорно ляжет в постель, и уже не будет стыдливо прикрываться одеялом.
Еще Николай любил представлять на месте равнодушной супруги невесту солдатика, умоляющую командира отпустить жениха для срочного бракосочетания. Животик у юной прелестницы приятно округлился, а потому со свадьбой тянуть нельзя:
— Не могли бы вы, товарищ командир, отпустить рядового Фесенко хотя бы на три дня?
— Не положено, гражданочка. Ваш жених нынче принадлежит государству в моем лице, и от одного меня зависит — состоится ваша свадьба или нет.
— А может, мы как-нибудь уладим эту проблему, товарищ командир?
— Не как-нибудь, а через постель.
— Что вы, что вы?! Я же верная жена, я не могу…
— Какая ты на фиг жена? Ты пока что бесправная шлюшка. И только от меня зависит, будет у твоего байстрюка отец, или прочерк в метрике.
Придуманные ситуации доводили Николая до экстаза. Холодность супруги уже не омрачала, а доставляла истинное удовольствие. То, чего он не сможет позволить себе никогда в жизни, а именно изнасиловать школьницу, невесту подчиненного, жену друга или начальника, он с восторгом проделывал в мечтах, трудясь над безответным телом жены. И ее неотзывчивость уже не оскорбляла, не доводила до отчаяния, а становилась весьма логичной и даже возбуждающей.
А когда надоедало играться в маньяка-насильника, растлителя малолетних соседок и дочерей высшего офицерского состава, Николай прибегал к замечательному, спасительному эликсиру. И имел тогда офицер Черкасов совершенно дикий, разнузданный секс с родной женой, искренне считающей его первым встречным кобелем.
Завидное разнообразие с одной-единственной женщиной! И полгарнизона перетрахаешь, не подхвативши срамной болезни, и скромницу-жену увидишь в такой ипостаси, в которой она никогда в жизни не рискнула бы показаться мужу. Главное, чтобы волшебный эликсир она принимала строго дозировано, только в присутствии мужа и исключительно по его высочайшему указанию.
***
Сергей переживал развод трудно. Пожалуй, не переживал — пересуществовывал. Потому что жить он перестал в новогоднюю ночь. Если не умер еще окончательно — только из-за Маришки.
Ира, самый родной, самый верный человек, его настоящая половинка, без которой хоть в петлю, хоть в огонь — только бы не просыпаться по утрам, зная, что прошлому возврата нет — ударила под дых. Коварно, исподтишка. Ударила та, от которой он и не думал защищаться. Ударила второй раз — первый в чисто мужскую 'душу', теперь в самую настоящую, человеческую.
Там навечно поселилась боль. Казалось, лучше бы жена умерла — по крайней мере, ему не пришлось бы делить любимую ни с кем живым. Со смертью делить не стыдно.
Но Ирина жива. Мать ее от позора умерла на месте, а этой хоть бы хны. Сергей лишь поражался: где были его глаза? Почему не видел, с кем рядом живет? Кого пустил в сердце? Бездушную предательницу. Поистине — любовь слепа.
Тут же одергивал себя — да нет же, Ира вовсе не бездушна! Она живая, настоящая!
Настоящая настолько, что польстилась на симпатичную мордашку пацана, годящегося в ухажеры подросшей Маришке?
Нет. Самая настоящая предательница. Бездушная пустышка.
Тяжело было начинать новую жизнь в окружении старых вещей. Вроде ничего вокруг не изменилось, все осталось таким же, а воздуха почему-то не хватало.
А тут еще Лариска присосалась, как рыба-прилипала. Лезла с назойливым сочувствием. Едва ли не каждый день докладывала, как Ирина с молодым любовником милуется прямо в кабинете, не стесняясь открытых стеклянных стен. В подробностях рассказывала про свое незаконное увольнение, про судебный иск против треста. Радовалась, когда ей удалось посадить Ирину в лужу.