Иногда даже обдумывал детали предстоящей расправы, решая, как лучше обыграть алиби. Но мысли об убийстве оставались мыслями, так же, как мечты о безудержном сексе оставались мечтами. А ведь он женился на шлюхе не только из любви к красивой картинке под названием 'Паулина Видовская'. Пока еще не познал близости с нею — любил как картинку. Но познав…
Собственно, идея о женитьбе возникла у него именно той памятной ночью. Убит был ее доступностью. Но тем, как художественно отдавалась стае мужиков, она привязала его к себе насмерть. Тогда и понял: этот праздник тела должен принадлежать только ему. И будет принадлежать, чего бы ему это ни стоило. По его расчету, ночные праздники с большим перевесом должны компенсировать неуютные воспоминания о разгульном прошлом Паулины.
Памятуя о неадекватном действии алкоголя на ее организм, он несколько лет не позволял жене прикасаться к спиртному. Даже на свадьбе не дал выпить ей хотя бы бокал шампанского, опасаясь, как бы молодая супруга ни устроила стриптиз прямо на праздничном столе.
Та поначалу кочевряжилась, требовала шампанского. Ну да Черкасов с ротой солдат одной левой управляется — что ему безмозглая баба? Хук слева, хук справа — урок усвоен навсегда. Теперь при слове 'шампанское' Паулина спадала с лица, как лабораторная мышка при виде электрода.
Запрет постепенно вошел в привычку. Даже на Новый год, в компании сослуживцев и их жен, когда пили все, когда даже язвенники и трезвенники позволяли себе хотя бы пару бокалов шампанского, Паулина обходилась лимонадом.
У всего есть начало. И всему приходит конец. Пришел конец и Паулининой трезвости.
Пацан был еще маленький, лет шесть всего. Значит, семь лет прошли впустую.
В тот день они обмывали долгожданную капитанскую звездочку Николая, дом был полон гостей. И гости, и виновник торжества порядком набрались — Паулина лишь успевала выставлять на стол все новые и новые бутылки, да обслуживать гостей.
Надо сказать, постаралась на славу: не опозорила мужа. Уж когда все успела, но меню было, как в столичном ресторане. И накрыто красиво — салфеточки, шпажки, еще какие-то затейливые ерундовины.
Едва за последним гостем закрылась дверь, Паулина облегченно вздохнула и кинулась собирать со стола. Николай тоже вздохнул — сам с трудом дождался, когда все разойдутся. Но уборка волновала его в последнюю очередь. Новоиспеченного капитана поздравили все, кроме родной жены. Слова, красиво накрытый стол — не в счет.
Не этого ждал от нее Николай. В голове приятно шумело — так же, как в ту памятную ночь, когда Паулина единственный раз одарила его настоящим блаженством. Если одарила тогда — почему не сейчас? Почему нельзя повторить то, что было однажды?
Черкасов притянул жену, усадил на колени. Рука привычно скользнула под платье. Возбуждение достигло пика: если сейчас она не сделает того, что он ждал от нее все эти годы, он попросту ее прибьет. В конце концов, сколько можно ждать?! Муж он или нет? Офицер или кто?!
Едва сдерживаясь, чтобы не разорвать на ней платье, свободной рукой налил в рюмку водки из почти уже пустой бутылки. Не сказал — приказал:
— Пей!
Та побледнела — урок, видимо, не прошел даром. Даже в эту минуту Черкасов не мог не радоваться достигнутым успехам в деле воспитания офицерской жены.
— Нет, Коля, мне же нельзя! Да и не пью я водку.
— Я сказал: пей!
Она послушно выпила. Скривилась, дернулась, с трудом удержав водку внутри. Николай подсунул остатки шампанского, давно выдохшегося в чужом бокале:
— На, запей!
Некоторое время Полина истуканом сидела на коленях мужа. Податливо раздвинула колени, пропуская в себя его настойчивые пальцы. При этом на лице ее без труда читалась привычная брезгливость, за которую Николай когда-нибудь ее непременно убьет. Тварь! Ее любят, а она рожу корчит, будто не мужик в нее лезет, а отвратительная жаба.
Желание, страсть оказались сильнее обиды. Когда-нибудь он ее убьет. Наверное. Но не теперь. Не сейчас… Сейчас она может подарить ему блаженство. Пусть не такое, как тогда, но хоть что-то: с паршивой овцы хоть шерсти клок.
Однако что-то произошло. Брезгливость на лице Паулины сменилась удивлением. Она словно бы прислушивалась к изменениям в себе, к новым — или хорошо забытым старым — ощущениям. Еще пара-тройка мгновений, и на лице ее разлилось блаженство. Заерзала на коленях мужа, ловя его выскальзывающие пальцы. Быстрее, быстрее…
Это была волшебная ночь.
Николай, наконец, получил то, о чем мечтал долгие годы. Правда, для остроты ощущений не хватало зрителей и соучастников. Но здесь, в гарнизоне, об этом и думать было непозволительно.
Лишь теперь он понял: то, за что он презирал жену, и заставило его полюбить ее.
Оказалось, ввергнуть ее в состояние транса не легко, а очень легко. Пятьдесят грамм водки — и из ледышки, из чопорной неумелой бабы Паулина превращается в королеву, дарящую радость всем, кто оказался рядом в этот благословенный миг.
Но для полного кайфа Николаю не хватало компании. Еще совсем недавно он готов был убить жену за одни воспоминания о том, с какой готовностью и даже отзывчивостью Паулина отдавалась кому попало, не довольствуясь одним кобелем. Теперь выяснилось, что именно это и ввергло его в пучину сладострастия в ту незабвенную ночь.
Казалось бы — он нашел лекарство от ее фригидности. Паулина одаривала его собою до утра, отдавая все ему одному. Не с кем было ее делить, и потому вдруг ее стало много. Не так много, чтобы пресытиться. Однако несмотря на это 'много', ему ее не хватало.
Не хватало посторонних глаз. Не хватало звериной жадности, когда приходилось довольствоваться лишь зрелищем, и ждать, ждать своего часа, и жадно вгрызаться в восхитительно податливое тело на глазах таких же голодных псов.
Ему хотелось делить радость обладания Паулиной с другими. Хотелось, чтобы другие видели, с каким восторгом она принимает Николая. Хотелось видеть, с каким восторгом она принимает других. Видеть жирное удовольствие на лице 'молочного брата', и сходить с ума от ревности. Ненавидеть ее за все это, и желать, до умопомрачения желать ее: неправильную, ущербную, испорченную, пошлую до отвращения.
Николаю нужны были чужие глаза. Ему нужны были 'молочные братья'. Чтобы вернуться в ту ночь, он должен был разделить восторг обладания этой женщиной с друзьями.
Но нет, такое можно делить лишь с посторонними людьми, и лишь будучи абсолютно уверенным, что больше с ними никогда не пересечешься. Но откуда взяться посторонним в гарнизоне, где все друг друга знают?
… Он проснулся первым и с немым обожанием уставился на сопящую рядом жену. До чего же она хороша! И пусть давно уже обрезала шикарные волосы, пусть вместо ангела стала похожа на рыжую бестию — до чего же она хороша! Лицо белое, чистое, как у младенца. Пухлые губы приоткрылись, выставив напоказ зубки-жемчуженки.