Пожалуй, фото полуобнаженных или вовсе обнаженных людей выглядело бы менее эротично, чем это изображение двоих, пожирающих друг друга взглядами, готовых отдаться друг другу прямо здесь и сейчас, в этой прозрачной беседке, насквозь простреленной резкими лучами фонарей, в присутствии миллионов свидетелей-снежинок…
Это фото, казалось бы, абсолютно невинное, было настолько пропитано эротикой, что она будто капала с фотографии, растекаясь прямо по заливному. Ни один зритель никогда в жизни не поверил бы, что на снимке — двое посторонних людей, разгоряченных быстрым танцем и соединенных на пару мгновений разве что пиджаком. Фотография запечатлела нечто совершенно иное. Глядя на нее, Ирина сама усомнилась в верности мужу.
***
— Я сама усомнилась в верности мужу… Знаете, если бы эта фотография попала на какой-нибудь фотоконкурс, она непременно выиграла бы главный приз. Даже нет — она собрала бы море главных призов всех мировых фотоконкурсов! Лариска, конечно, редчайшая дрянь, но снимок у нее вышел гениальный. Не каждый признанный мастер сумел бы сделать хотя бы бледную его копию. В этом снимке уместился целый несуществующий роман. Чтобы поверить в то, что у этих людей давние и страстные отношения, не нужны ни дополнительные доказательства, ни богатая фантазия. На снимке все это буквально написано.
Погрузившись в воспоминания об утраченном счастье, Ирина замолчала. Попутчица терпеливо ожидала продолжения.
***
Уверения в верности результатов не принесли.
— Молчи! Не смей лгать! Я видел это фото собственными глазами! Или это фотомонтаж? Скажи, что это фотомонтаж. Скажи — я поверю. Скажи! Монтаж? Или это было на самом деле?
Легче всего спрятаться за спасительной ложью. Крикнуть:
— Конечно, фотомонтаж! Разве это может быть правдой?
Но нет, ложь, даже если это ложь во спасение, неприемлема. Не могла Ира лгать, глядя в доверчивые глаза мужа.
— Нет, не монтаж, но это все равно неправда. Не верь ей, слышишь, не верь! Я просто выпила слишком много шампанского…
Он не дал договорить:
— А, шампанское во всем виновато. Ну конечно…
— Да нет, не шампанское. Я, я сама виновата, только ведь ничего не было! Выслушай меня — ничего не было, ничего! И быть не могло, ведь он совсем мальчишка! А я не Пугачева, меня дети не интересуют. Он меня даже не поцеловал, он только набросил на меня пиджак, и все! Пиджак, понимаешь? Или пиджак — это уже измена?
В глазах Русакова засветилась надежда. Совсем чуть, едва заметным огоньком, но это была надежда.
И тут снова вмешалась подлая Лариска. Знала, что, не будь ее рядом, вся афера может лопнуть, а потому стояла у самой двери, подслушивая каждое слово сквозь неплотно прикрытую дверь. Встряла в разговор, едва почувствовала, что Сергей готов поверить жене:
— Пиджак, говоришь? Честная, говоришь? А что ж ты, такая честная, без мужа по вечерникам шляешься?
— Вон отсюда, дрянь! — сорвалась Ирина.
— Это ж корпоратив. Только для сотрудников, — недоуменно произнес Русаков.
— Это она тебе сказала? — в глазах Лариски плескалось торжество. — Дурак ты, Серега. Легковерный дурак. У нас уже три года народ парами приходит. Если, конечно, не имеют особых причин скрывать мужей-жен от общества. А некоторые, имея большие планы на этот вечер, скрыли от законных супругов, что приглашение выписано на семью, а не на одного. Не веришь — спроси у кого угодно, хоть у самого Шолика! Любой подтвердит, что Новый год у нас в тресте праздник семейный. По крайней мере, последние три года.
Еще надеясь, что Лариска все придумала, Русаков с надеждой смотрел на Иру: скажи, что она лжет, ведь это не может быть правдой, скажи!
Ирина лишь виновато отвела глаза в сторону, не в силах встретиться с взглядом мужа.
В эту минуту ее мир рухнул навеки.
***
— Как, ну как я могла ему сказать, что почти двадцать лет стеснялась его профессии? Как смешно это выглядит теперь. Какая же я была дура! Профессия?! Руки в машинном масле?! Отсутствие высшего образования?! И я ведь знала, всегда знала, каждую нашу минуточку, что это мелочи, абсолютные пустяки! Главное — что я люблю только его, а он любит только меня, понимаете? Только меня! Вернее, любил…
Ирина вновь замолчала. Однако потребность высказать наболевшее давила изнутри, слова сами выплескивались наружу:
— Я даже сейчас не смогла бы ему признаться в том, что стеснялась его рук. Не смогла бы обидеть, унизить этим стеснением. Мне легче было оставить все, как есть. Измена — это больно, но не так унизительно, как если жена стесняется мужа. Понимаете? Я слишком сильно его люблю… Боялась унизить правдой, а из-за этого он за правду принял ложь.
***
Николай терпел. Эта дрянь издевалась над ним. Мстила ему за его благородство. Он спас ее от позора, женился на падшей женщине, пригрел в доме байстрюка, зачатого от безродного кобеля, увивавшегося за дармовой сукой. И за это она, подлая, мстила ему изо дня в день. Вернее, из ночи в ночь. Но Николай мужественно терпел ее издевки.
Дни он проводил в мечтах, в воспоминаниях незабываемой оргии. Со стороны выглядел хорошим офицером, воспитывающим желторотых мальчишек, впервые надевших шинели, и болтавшихся в них, как карандаши в стаканах. Офицером, отдающим долг Родине, готовым в любой момент защитить собственной грудью отчизну от возможного неприятеля.
То, что творилось у него в душе за наносной серьезностью и положительностью, знал лишь он сам и отчасти Паулина. Его тело денно и нощно требовало любви. Не той, пресной и холодной, бесчувственной, которой каждую ночь вынужденно одаривала его супруга. Он всею душой, всем телом, каждой волосинкой жаждал той распутной любви, которую познал единственный раз в жизни, устыдившись свидетелей своей необузданности.
Он опустился до того, что просил (!) о такой любви жену. Он, офицер, унизился до того, что просил одолжения у шлюхи! Ползал у ее ног, роняя на пол слюни: сделай так, как тогда! что тебе стоит? сделай, как делала другим. дай еще хотя бы раз попробовать это!
И что? Прочувствовав ответственность момента, она дала ему желаемое? Как же, дала. Она-то дала, да не то, чего жаждал Черкасов. В очередной раз 'одарила' супруга ледяным отвратительным сексом, буквально крича каждой своей клеточкой, как он, Николай, противен ей со своими притязаниями.
Порой он готов был убить подлое созданье, отравляющее его жизнь. Удавить подлую шлюху с ее беспородным приблудышем, избавиться от позора одним махом и забыть, забыть эту развратную бабу раз и навсегда.
Иногда даже обдумывал детали предстоящей расправы, решая, как лучше обыграть алиби. Но мысли об убийстве оставались мыслями, так же, как мечты о безудержном сексе оставались мечтами. А ведь он женился на шлюхе не только из любви к красивой картинке под названием 'Паулина Видовская'. Пока еще не познал близости с нею — любил как картинку. Но познав…