служил ему дорожным посохом. С ногой у него стало получше, но для такой раны двух дней было явно мало. Однако он рвался вперед: для Сеттимио это было важнее, чем выздороветь, и он решил идти дальше. Остаться еще день без движения он не мог, хотя и сильно хромал. Мне приходилось держать его под руку, чтобы он не упал.
Мы шли дальше, шаг за шагом скрупулезно следуя маршруту, проложенному Сеттимио. Мы ориентировались по его картам, сравнивая маршрут с дорожными указателями возле городов. По пути их попадалось не так много, но Сеттимио рассчитал все до миллиметра, и ему хватало минимального ориентира, чтобы понять, где мы находимся и какой город ждет нас за поворотом. Зачастую он мог точно определить наше местоположение, даже если кругом были голые поля и полная темнота. Как сумел он прочертить такой точный путь, пользуясь только двумя украденными в казарме картами местности, где в жизни никогда не бывал, для меня до сих пор загадка. Но именно эта уверенность и убедила меня пойти за ним. Даже в темноте он мог по дорожному указателю определить наши координаты и сказать, как называется деревня, которую мы скоро пройдем, и куда надо свернуть, чтобы не оказаться на слишком освещенной улице или в слишком людном месте. Рядом с таким человеком чувствуешь себя в полной безопасности и в полной готовности к любым жертвам. Усталость и те трудности, что мы встречали в пути, кого угодно могли бы выбить из седла, но я не помню ни одного момента, когда мог подумать, что у нас ничего не получится, потому что Сеттимио ни на секунду не терял веры в успех. Даже сильно хромая, он ни разу не оглянулся назад, чтобы подумать о том, что мы оставили позади себя. Взгляд его всегда точно и беспристрастно был нацелен на австрийскую границу, на американцев, которые нас спасут, и на дом № 30 по улице Джуббонари.
С этой верой в успех мы шаг за шагом, километр за километром преодолевали путь, казавшийся нам бесконечным. Мы до полного изнеможения шли по однообразным полям и молчали, чтобы не запыхаться и держать дыхание. А потом Сеттимио произнес фразу, которую я никогда не забуду.
Мы остановились на дневной привал, чтобы дождаться темноты и идти дальше. Сеттимио расправил свои карты, окинул взглядом окрестность и сказал:
– Через несколько дней будем в Австрии.
Я никак не мог понять, почему он говорит с такой уверенностью. Да мы могли оказаться где угодно! Но Сеттимио умел не ошибаться. Он был счастлив, и его улыбка выразительнее всего говорила о том, что мне было так нужно: наше путешествие подходило к концу. У меня за плечами осталась привольная жизнь в Ополе, но теперь я понимал, что поступил правильно. Я бросился навстречу из ряда вон выходящей авантюре, но зато выбрал себе идеального товарища.
* * *
Через несколько дней мы дошли до границы, и там, как и предвидел Сеттимио, обнаружили американцев. Мы сбежали из казармы в конце августа, а в Австрию вошли в первые дни октября. Путешествие получилось долгим: больше месяца. Как подумаю обо всех трудностях пути, о том, что мы вынуждены были двигаться только по ночам, о болезни Сеттимио и о тех крюках, что приходилось делать, чтобы обойти города и блокпосты, то поражаюсь, как мы ухитрились пройти огромное расстояние в такой короткий срок. Но самое удивительное – это то, что у меня не осталось никаких воспоминаний ни о городах, мимо которых мы проходили, ни о местах, где останавливались. А ведь мы прошли пешком солидный кусок Европы. Впрочем, мы ведь шли по ночам, едва различая в темноте, куда поставить ногу, так что любоваться пейзажами возможности не было. И потом, все наше внимание гасила усталость, мы не могли отвлекаться, и вся наша энергия концентрировалась на ногах, на болевших ступнях. Теперь, думая об этих днях, я помню только огромную усталость.
На границе мы показали американцам татуировки на предплечьях и начали объяснять, кто мы. Мы были грязные, вонючие, обросшие скифскими бородами, по нам ползали вши, с нас прыгали блохи. Солдаты старались держаться от нас подальше и прежде всего потребовали, чтобы мы разделись и прошли дезинфекцию. После дезинфекции они выбросили и сожгли нашу одежду и отправили нас под душ. И только выдав нам новую одежду, они выслушали нашу историю. Мы объяснили, что мы итальянские евреи, освобожденные из нацистских лагерей, и единственное, чего мы хотим, – это вернуться в Италию.
Нам сказали, что есть поезд, идущий до Бреннеро. Нормальный поезд, а не вагоны для скотины. Там можно лежать, можно спать, есть остановки. Там дают еду и питье. Всю дорогу я как приклеенный провел у окна: я впервые увидел Италию.
Медленно-медленно добрались мы до Рима, до станции Трастевере.
6
Группа десяти
На станции Трастевере нас встретила комиссия, встречавшая всех вернувшихся с войны. Мы объяснили, что приехали из Аушвица-Биркенау, и они спросили, где мы проживали до войны. Сеттимио сказал, что его семья живет в Риме, на улице Джуббонари, 30. Тот же вопрос задали и мне, и я ответил:
– На Родосе.
Они смущенно на меня уставились. Наконец один из них нашел в себе мужество признать свое невежество:
– А где в точности находится этот самый Родос?
– Как это где? В Эгейском море!
Не знаю, поняли они или нет, о чем шла речь, или им хватило приблизительной информации, но они быстро свернули разговор:
– Ну, хорошо, а где тогда твой дом?
Тут Сеттимио взял инициативу в свои руки:
– Он мой гость, а потому запишите, что он будет жить на улице Джуббонари, 30.
Они, конечно, поняли, что в Риме у меня жилья нет, и сказали, что, если мне что-нибудь будет нужно, я могу обратиться в казарму Сан-Микеле. Там мне помогут, дадут койку и еду. Я запомнил название казармы и вышел со станции вслед за Сеттимио.
Город был необычайно красив, несмотря на темноту и явные признаки военных разрушений. Сеттимио знал город как свои пять пальцев.
– Пешком мы не сможем добраться от станции до улицы Джуббонари. Это очень далеко. Надо сесть на трамвай, на кольцевую линию.
Мы сели в трамвай, который мотало из стороны в сторону, но для меня он тоже был новостью, и еще какой! Я очень устал, но старался разглядеть как можно больше всего, что проплывало за окном, хотя в темноте вряд ли можно было разглядеть все без исключения.
Но для меня, итальянца, это была первая встреча с Италией.
Меня