сюда после школы, она любит посидеть в тишине в большом зале и почитать книжку. А мне нужно учиться, вот я с ней и хожу. Обычно мы покупаем горячий латте в кафе на углу, пьем его и занимаемся своими делами.
Находим свободный столик в отделе для подростков, раскладываем газеты и книги, ставим стаканчики с кофе.
– Мама, расскажи… Почему это плохо? – прошу я. – Я пытаюсь объяснить, а они начинают возражать и сбивают меня с толку.
– Потому что арабы там показаны варварами.
– Но Жасмин и Аладдина все любят. Они хорошие герои. И тоже арабы.
– Из всех героев в них меньше всего арабского… Жасмин – это вообще сплошной стереотип об арабских женщинах… Кстати, почему у нее сексуальный образ? – спрашивает вдруг мама. – Золушка, Бель и Спящая красавица милые, а не сексуальные. И на то есть причина!
– Да, но… Какая?
– Хабибти, – вздыхает она, и мне тоже становится грустно.
Если уж мама не может найти правильных слов, мне-то куда?
– Слушай, иногда людям просто нужно поверить тебе на слово, – продолжает мама. – Представь, что кто-то наступил тебе на ногу и не слезает. Тебе же не нужно объяснять, почему тебе от этого больно?
– Точно.
– Ты не обязана ничего доказывать. – Она смотрит на меня поверх очков. – И с пеной у рта объяснять, в чем дело.
* * *
Д. подходит поговорить со мной на театральном кружке. Кто-то рассказал ему про мои планы, и он теперь хочет увидеть наброски.
– Вот так мы можем поднять ковер в воздух, например в тот момент, когда Аладдин его вызывает, – объясняю я. Д. разглядывает мои рисунки, а я тем временем спрашиваю: – А вы слышали, что в прошлом году в одной школе постановку «Аладдина» отменили?
– В Кастонвилле? Ага, я слышал. Но это был не «Аладдин», а «Аладдин-младший».
– Это ведь одно и то же, верно?
– Примерно. А еще они даже не посоветовались с родителями. Это было очень некрасиво, ведь родители ребят из театрального кружка всегда столько делают для школы. – Он складывает ладони с видом премудрого Будды. И задумчиво добавляет: – Вообще-то все имеют право изучать чужую культуру и интерпретировать ее в рамках своего художественного видения. Представляешь, если бы мне кто-то заявил, что раз я белый, мне нельзя слушать рэп?
– Никто же не говорит, что вам нельзя читать «Сказки тысяча и одной ночи». Просто…
Д. улыбается, словно и так уже проявил чудеса терпения.
– Если честно, вся эта ерунда с культурной апроприацией у меня уже в печенках.
* * *
На роль Жасмин пробуются Саманта и еще две девчонки. Кроме Раджеша, посягать на Аладдина никто не осмелился, так что он отыгрывает сцену с каждой по очереди.
Я по-прежнему разрабатываю подъемный механизм для ковра. Когда Д. назначает тебя ответственной за оборудование для спектакля, это всегда нелегко. Наблюдаю за Раджешем и Самантой – на ней бирюзовая блузка, свободные брюки и черный парик. Похоже, она реально потрудилась над своим образом. Когда оборачивается, я замечаю, что глаза у нее жирно подведены черным карандашом.
Играет она не так уж плохо. Ее ведь чуть не с первого класса ставили на главные роли. А мне только раз досталась роль жевуна, и то потому что Элисон заболела, а мне годился ее костюм. Реплики Элисон отдали кому-то другому, а мне пришлось просто двенадцать минут молча простоять на сцене.
Раджеш на минутку сходит с авансцены и улыбается мне. Господи, какой же он клевый!
– Не хочешь сама на Жасмин попробоваться? – замечает он. – Голос у тебя просто отвал башки.
– Спасибо. Но вряд ли.
– А жаль, ведь… – Он осекается, но все же продолжает: – Ведь, как бы странно это ни звучало, у тебя получился бы более аутентичный вид. Если ты понимаешь, о чем я.
– Не понимаю, потому что Жасмин нарисованная, – отбриваю я и снова склоняюсь над чертежом механизма.
* * *
Гироскоп работает.
Бледсо клокочет, как углекислый газ в колбе.
– Я знал. – Он колотит кулаком по столу.
Довольно странно колотит, сначала замахивается изо всех сил, а у самой столешницы замедляет движение и лишь легонько шлепает. Смешно.
– Поразительно!
Я внимательно рассматриваю гироскоп. Если честно, он похож на велосипедное колесо в шаре, но при этом так завораживающе крутится и автоматически выправляется, отклонившись слишком сильно назад или вперед. Как будто чувствует, когда пора взяться за ум и вернуться в исходное положение. Я останавливаю его пальцем, потом снова запускаю, останавливаю и запускаю – и снимаю видео для баба́. Ни разу он не запинается. Как его ни раскачивай, все равно не падает и всегда снова ловит равновесие.
Кажется, будто только что здесь, на верстаке, родилась богиня, и вот она растет, а круглый шар ореолом сияет вокруг ее головы.
– Знаешь, – говорит Бледсо, неотрывно глядя на гироскоп, – мне кажется, ты прирожденный ученый.
– Просто мой отец – механик-любитель, – объясняю я. – А мне всегда было интересно, что как работает. – Покосившись на телефон, я встаю. – Мне нужно еще зайти к Д.
– Они все еще намерены ставить ту пьесу?
– Ага. – Помолчав, я добавляю: – Я пыталась объяснить, что мне это неприятно, но… Все спрашивают почему, просят назвать причину, а Д. вообще не хочет это обсуждать. Дерьмо какое-то.
– И верно, дерьмо. – Бледсо разводит руками. А потом снова приводит гироскоп в движение. – Мне там больше всего нравилась обезьянка.
Возле входа в кабинет Д. толпится народ, на двери висит листок бумаги. Саманту все обнимают, глаза у нее на мокром месте.
Но печальной она не выглядит.
Ничуточки.
Подойдя поближе, читаю: «Джинн – Хиба, Аладдин – Раджеш, Принцесса Жасмин – Саманта».
Хиба тоже здесь, обнимает меня за талию.
– Похоже, Саманта снова будет звездой.
Как будто это заранее было непонятно.
Так почему же мне хочется сломать что-нибудь, когда я смотрю, как друзья утирают Саманте крокодиловы слезы? Театральное искусство – это вам не наука, тут не бывает правильных и неправильных решений. Тест может показать «да» или «нет». Эксперимент – получиться удачным и неудачным. Механизм либо станет вращаться, либо не станет. А тут все не так, рамки размыты, и мне от этого нехорошо.
Я иду в мастерскую и закрываю за собой дверь.
Сердце колотится в груди, но на этот раз я не обращаю на него внимания. Оно меня не остановит.
Подъемный механизм лежит на скамейке. Доктор Бледсо у меня в голове произносит: «И верно, дерьмо!» – Под звук его голоса я беру молоток и разбиваю устройство на мелкие кусочки.
Перебирая чечевицу
Хиба