останутся разводы.
А потом показала Хибе, что нужно проводить полотенцем сверху вниз, одним плавным движением, а затем снова прижимать его к верхней части стекла. Покончив со стеклом, Хиба так и замерла на подоконнике, глядя на Тэтчер-стрит, где девчонки прыгали через веревочку. Сейчас была очередь девочки с длинными косичками, от каждого движения ее пухлый животик и бедра колыхались. А мама сидела на крылечке и аплодировала. Вдруг девочка ошиблась и запуталась в веревке ногами, но мама только зааплодировала громче, закричала что-то, и дочь разулыбалась и тряхнула косичками. Жаль, нельзя было отмотать время назад, выйти и послушать, что такое она ей сказала.
– Халасти?[31] – окликнула Хибу ситс. – У нас еще две комнаты.
– Секунду.
– Что случилось?
Хиба не отрывала глаз от девчонок.
– Ты можешь выбросить эту фотографию?
Ситс взяла снимок.
– Нет. Она мне нравится.
– Жаль, лучше бы выбросила.
Спускалась Хиба аккуратно – отчего-то ослабели руки.
Вечером, когда все окна в доме уже блестели, а ситс с сидо отправились спать, она достала фотографию из рамки и аккуратно выстригла из нее свой силуэт.
* * *
Однажды и сидо попросил ее о помощи.
– Я устала, – ответила Хиба с дивана.
Она часто спала тут днем, завернувшись в связанные ситс одеяла. Больше всего ей нравилось разноцветное, из разных моточков пряжи.
– Оно такое теплое, – говорила она бабушке. – Только узор странный.
А та пожимала плечами.
– У меня осталась куча разных клубочков. Вот я и вязала, пока нитки не закончились.
Хиба радовалась, что с тех пор, как поселилась у деда с бабушкой, стала лучше понимать арабский.
– А знаешь, когда ты была маленькой, я тебе тоже связала одеяло? – спросила ситс, глядя на нее с подозрением. – На твой десятый день рождения.
– Нет у меня твоего одеяла.
– Светло-голубое с серым, вот такое. – Ситс показала размер руками. – Для двуспальной кровати годилось.
Что ж, наверное, вот только Хиба никогда его не видела.
– Пфф, – фыркнула ситс и продолжила перебирать чечевицу.
И все же сидо заставил ее вылезти из-под одеяла, надеть еще один свитер и выйти во двор. Хотел, чтобы она поработала в саду.
– Нет у тебя никакого сада, – холодно возразила она.
Он же оскорбленно прижал руку к груди и охнул:
– Лисаник.
Твой язык. Сказал он это в шутку, конечно, и Хиба рассмеялась. Они вообще здесь много смеялись, даже удивительно. У бабушки с дедом не было ни кабельного, ни «Нетфликса», ни чертова вай-фая, а они постоянно шутили и смеялись. Как-то сидо заметил, что съел бы баранины, а ситс напомнила ему, что сегодня не воскресенье.
– А мне бы хотелось, – заупрямился он и подмигнул Хибе.
– На твои похороны приготовлю, – отрезала ситс.
– Ну и что мне делать? – спросила Хиба, когда дед вручил ей шпатель.
– Выкопай тут ямку дюймов на шесть, – объяснил он. – Посадим вот что.
Он указал на плоскую картонную коробку, одну из тех, в которой они возили яблоки с рынка. Сейчас в ней лежали комья земли.
– Землю будем сажать?
Сидо поднял глаза к небу.
– Отец небесный, а говорили, она в колледже учится, – пожаловался он облакам.
Хиба очень старалась сдержаться, но все же прыснула.
Дед опустил голову и подмигнул ей.
– Это чеснок.
Он разворошил землю в коробке и показал ей белые луковицы, похожие на изогнутые слоновьи бивни.
Они опустились на корточки возле ящика с землей, Хиба стала копать шпателем ямки. Вскоре руки заболели и задрожали от напряжения.
– Все нормально, – мягко сказал сидо. – Это полезно. Как зарядка. Станешь сильной.
– Нагуляю аппетит?
Он усмехнулся и снова подмигнул ей.
– Мама-то у тебя тоже умная.
Хиба уставилась в землю. Все так говорили, но она маму умной не считала. Просто та постоянно была занята. Делала вид, что занята. Вот всем так и казалось. Она вечно заседала в благотворительных комитетах. Каталась от Вашингтона до Филадельфии на мероприятия по сбору средств для каких-нибудь нуждающихся. Говорила, бабá не адвокат и не врач, на недвижимости разбогател, так что заботиться об имидже семьи приходится ей. А бабá, услышав это, каждый раз вставал и выходил из комнаты.
Хиба ненавидела мамину благотворительность. Как-то раз на одной шикарной вечеринке ей должны были вручить награду за общественные заслуги, и она заставила Хибу и Мину вырядиться в бальные платья, чтобы похвастать ими как достижениями. Брата тоже взяли, это было еще до того, как бабá отправил его в клинику лечиться от наркозависимости. Мама теперь про Амира почти не говорила, а если разговор о нем все же заходил, делала такое лицо, будто он ее предал.
Хиба наткнулась в земле ногтем на что-то твердое, может на щепку. Кожа ободралась, на пальце надулась крупная капля крови.
– Сейчас вернусь.
– Просто ополосни из шланга.
– Нет, сидо, – покачала головой она. – Мне нужен пластырь.
В ванной висел шкафчик, где ситс хранила полотенца, ватные шарики и пластыри. Однако Хиба услышала какой-то шум из своей комнаты и направилась туда. Ситс копалась в верхнем ящике комода, перебирала ее майки и лифчики. Хиба заметила, что белье на постели сбилось, видно, она и под матрас заглянула.
Ситс медленно вынула из ящика руки. В одной был зажат пузырек с таблетками.
– Какого черта!
– Мы волновались за тебя. Просили же не привозить ничего опасного.
– Я уезжаю.
– Нет, – отозвался сидо с порога. – Нет, ангел. Ты поживешь здесь, пока тебе не станет лучше.
* * *
Ну и что там у Дины с Даниэлем? – написала она Дженни.
Запостил фотку, где они в говно. С прошлой недели.
Верное решение. И это перед экзаменами!
Ага, они идиоты. Я ей говорила, надо быть осторожнее. С той девчонкой хреново поступил и с ней тоже может.
Она послушала?
Как бы не так. Она еще тупее, чем он.
* * *
Как-то утром Хиба обнаружила, что у нее появились скулы. Все три недели тихой жизни у ситс и сидо они прятались за щеками. И вдруг вернулись, выступили резко, и лицо сразу стало как мраморное, такое утонченное. И взгляд еще этот: «Не приближайся, не то хуже будет».
Не в первый раз ей подумалось, что вид у нее пугающий.
Интересно, вот такой ее видел Даниэль? Она так старалась, и все равно этого оказалось недостаточно. Может, она просто некрасивая? Может, ему вообще плевать на ее внешность, ведь ее лица на фотке не было видно.
Что он думал, склоняясь над ней после, когда она