Читать интересную книгу "Окаянные гастроли - Ольга Валерьевна Чередниченко"

в кандалах. За то, что в нее не верила.

По щекам Ии катились слезы, но она сидела прямо, не отводя взгляда от Учителя.

– Обними ее всем сердцем, ты можешь это сделать прямо сейчас, – сказал он. – Своенравная часть вывела тебя из игры, чтобы ты могла начать сначала. Ия, я верю, что в следующей жизни ты все-таки вспомнишь: чтобы полюбить себя, не обязательно умирать. У тебя всегда есть выбор. Либо ты неосознанно разрушаешь себя, как это получилось с Николаем Васильевичем и во многих твоих жизнях до него. Либо осознанно лезешь к себе в душу, осматриваешь раны. Если какая-то нарывает, срываешь болячку. Вычищаешь гной и гнилое мясо острой пластиковой лопаткой, которую одни называют психотерапией, другие – религией, третьи – искусством. Называй как хочешь – в любом случае будет больно. Зато после этой операции душевная рана превратится в чистый, здоровый шрам. Я хочу, чтобы ты запомнила на будущую жизнь одну вещь. Любить значит видеть, Ия. Как есть и со всех сторон. Не только светлые участки, но и тени, тьму. Смотреть и не отворачиваться.

Учитель вытащил из колоды ту карту с Шурочкой и целлофаном. Она стала быстро увеличиваться в размерах над столом, отделила их друг от друга и превратилась в сверкающий трехмерный куб с застывшей фигуркой внутри. Учитель как глобус крутанул ее в воздухе. Он так залюбовался, что Ие даже показалось, будто он забыл о ее присутствии.

– Эй, ты меня видишь? – спросила Ия, пытаясь высунуться из-за куба.

– Конечно, – ответил он.

– Тогда можешь для меня кое-что сделать? Начинай свой суд, и покончим с этим.

Стеклянный куб исчез. Все люди вокруг застыли в разных позах. В казино стало так тихо, будто кто-то смотрел кино и нажал на паузу.

– Подожди, ты же еще не готова. Я не закончил, еще много…

– Начинай. Я уже поняла, что облажалась. Ничего хорошего меня не ждет.

– Ия, но ты ведь знаешь правила: после вердикта я обязан уйти. Но я хочу быть нужным тебе.

– Начинай. Я хочу принять искупление.

– Что ж, ты попросила трижды.

* * *

Шурочка тихими шагами направилась к шкафу. Внутри висела ее уличная одежда, к которой она не прикасалась уже больше месяца. Ручка дверцы, похожая на тусклый золотой магический шар, держалась на честном слове. Едва взялась за нее, как та тяжелым грузом осталась в ладони. Зачем-то понюхала металлический шарик – он пах горькой травой, – а потом изо всех сил швырнула об стену. Тот глухо стукнулся и оставил неопрятный штрих. Шурочка сползла по шатающейся скрипучей деревянной дверце и зарыдала бесстыдно, оглушительно, не заботясь больше ни капли о своих связках.

Ее папа был прав с самого начала. Она ничтожество, шлюха позорищная, а никакая не театральная дива. Плохая дочь и плохая актриса. Она не справилась. Побег из дома закончился полным крахом. Отец победил – она сдается. Признает полное поражение. Она так устала воевать с собой, держать себя в положительном настроении, заставлять каждый день работать над ролью. Теперь можно больше не бороться. Скорее бы кое-как перебраться в съемную комнату на дальней линии Васильевского острова, лечь в постель с клопами и лежать. Больше она ничего не хотела. Разве украсть в больнице морфия и забыться. Но на это у нее духу не хватит – такое уж она ничтожество.

Шурочка распласталась под дверью шкафа на холодном крашеном полу и почувствовала себя как на дне поганого озера. Ее придавила толща тинистой воды. Жизнь без будущего в театре, без жгучего стремления стать актрисой потеряла смысл. Нет ни страха, ни обиды – все накрыла глухая тоска. Единственное желание – собрать последние силы и перевернуться под водой лицом вниз, чтобы рот и нос закупорились илом, а эмоции, мысли, память, воображение выключились навсегда. Вот бы отвалилось это бесполезное безголосое тело – что угодно, лишь бы не чувствовать невыносимую черную меланхолию. Теперь понятно, что на самом деле представляла собой загадочная болезнь, от которой умерла мать. Врагу не пожелаешь таких мук. Уж лучше полная тишина и темнота – смерть.

Чем гуще и противнее становилась над Шурочкой толща воды, тем лучше она понимала, что такое жизнь. Раз отсутствие театра, творческой работы – смерть, значит, жизнь – нечто противоположное, а именно созидание, непрерывное развитие своих изначальных данных. Шурочке вовсе не требовалось становиться актрисой. Ведь она была ею всегда, родилась с этой сутью. Если забрать у нее возможность творческого роста и самореализации в театре, останется только ждать кончины.

Как жестоко Шурочка в последние месяцы обманывалась! Воспринимала себя как будущую актрису, которая пока ничего не сделала, которой еще только предстоит сдать экзамены, проникнуть в Александринку, выбиться в примы. Но ведь она уже много раз выходила на сцену. Играла главную роль в гениальной чеховской «Чайке». Это была вовсе не репетиция актерской жизни, а сама жизнь. Пусть она уже никогда не поднимется выше того уровня, все равно она всегда была, есть и будет актрисой.

Шурочка обесценивала себя, потому что в глубине души считала: она не получит права называться настоящей актрисой, пока не докажет талант отцу. Отец должен увидеть и полюбить ее суть – только тогда она поверит в себя. Но даже освети Шурочку все прожекторы самой знаменитой сцены мира, разве сможет он что-нибудь разглядеть? Вряд ли. Он, конечно, по-своему ее любил. Правда, любви в его запасниках было не больше того объема, который, передавая из поколения в поколение, оставили ему в наследство предки. Шурочка не могла повлиять на силу папиного чувства. Даже он сам не мог повлиять. Правильно сказал Матюша: насильно мил не будешь.

Получается, ее жажда славы на самом деле была истошным криком: «Папа, посмотри на меня, я не как все!» Больно осознавать, что вопль этот не может быть услышан. Что заслужить отцовскую любовь известностью нельзя. Что путь изначально ложный.

Но почему тогда Шурочку все равно тянет стать знаменитой? Потому что слава, как и деторождение, – это способ остаться в вечности. Желание стать известной питается не только недостатком любви, но и страхом смерти. Говорят, ответы на все вопросы о любви и смерти есть у Бога. Значит, творчество – религия, а актеры, художники и писатели – ее проповедники. Шурочка всегда думала, что творческие способности – это дар, а оказалось – крест.

Сбежав из дома, Шурочка думала, что сделала выбор между мечтой и комфортной жизнью. Теперь она поняла: на самом деле выбор был между жизнью и медленной смертью от глухой тоски. Да, она