Читать интересную книгу "Окаянные гастроли - Ольга Валерьевна Чередниченко"

и с ним тоже случилось нечто необычное и важное.

Вдруг Шурочка отшатнулась и стукнулась головой о стенку вагона, потому что в распахнутое окно влетела пачка газет вместе с запахом типографской краски и речитативом разносчика. Григорий Павлович моментально перегнулся через столик, заглянул в глаза и погладил ее по затылку. Потянулась зачем-то снова за клубникой. Может, все-таки не просто Тригорин поцеловал вчера на сцене Нину Чайку, а сам Григорий Павлович – ее, Шурочку? Хотя любой вежливый человек проявит участие, если девушка нелепо треснется теменем о стену.

Григорий Павлович отчитал разносчика, попросил «Театр и искусство». Вместе с журналом тот подсунул еще и слегка протухшую большевицкую «Правду» от 26 июня 1913 года. Денег взял за оба издания. Поезд тронулся. Григорий Павлович брезгливо швырнул «Правду» на стол. Как брошенного на улице котенка, ее тут же подобрал Матюша.

Первым делом Григорий Павлович нашел заметку о том самом спиритическом сеансе, который он давал еще в Петербурге в качестве представления для журналистов вместо рекламы гастролей. Поморщился – слишком короткая, да и написана как-то неправильно. Он ожидал большего, не говоря уже о том, что вышла слишком поздно. Пролистав «Театр и искусство» до конца, Григорий Павлович вернулся к странице 13, разложил журнал на столике и ткнул в него пальцем:

– Вот. В этой рубрике, смотрите.

– Что там, Гришенька? – Тамара Аркадьевна потянулась к столику, шаря рукой в сумке в поисках очков. Аристарх незаметно подвинул очечник к ее руке.

– Идеальное место для рецензии на нашу премьеру в Волковском.

– Да ты мечтатель, милый. Или ты собрался нашего Матюшу действительно переквалифицировать в газетчика? – спросила Калерия и нарочно откусила клубнику так, чтобы измазать губы.

Григорий Павлович достал нагрудный платок и бросил ей на колени:

– Зачем так сложно? Доедем до Питера, загляну в редакцию, привезу хорошего коньяку, подскажу им идею для статьи. Газетчики падки до спиртного, что хочешь напишут за бутылку и пару бутербродов. Шурочкина фотография в гриме отменно бы там смотрелась, а?

Калерия облизнулась и швырнула ему платок обратно. Он, не глядя, сложил и убрал его на место. Все посмотрели на Шурочку, и она снова потянулась за клубникой – отвлечь внимание на руки, чтобы никто не увидел ее дурацкую улыбочку. Но Калерия хлопнула ее по пальцам, увела последнюю ягоду, а следом еще отобрала у Матюши безразличную ей «Правду».

– Александринский в этом году почему-то раньше начинает экзамены для юных артисток. Видимо, прошлый сезон у них начался бурно, и теперь все разом принялись рожать, – расхохотался Григорий Павлович. – «Женщинам и девицам, имеющим способность и желание представлять театральные действия, а также петь, явиться в канцелярии театра третьего июля». Кстати, все помнят? Третьего июля у нас поезд в Казань. Билеты я уже взял.

Шурочка отвернулась к окну и сделала вид, что внимательно рассматривает пейзажи. Экзамены в Александринский театр – мечта, которой она жила почти три месяца. Но почему так рано? Почему именно сейчас, когда она почти уверена, что Григорий Павлович неравнодушен к ней? Да еще и, как нарочно, в один день с отъездом в Казань. Осеннего набора для новеньких может и не быть – мало ли почему его организовали летом. А если она провалит испытание в Александринском? Тогда лишится всего – и мечты, и карьеры в экспериментальной труппе, которая у нее, кажется, начала складывать– ся, и милого Григория Павловича, и средств к существованию. Ну и что же ей делать?

– Эй, а вы знали, что пока мы с вами торчали в Ярославле, там все время была стачка? – глухо отвлеклась Калерия от «Правды». – Вот. «К стачке ярославских химиков присоединились рабочие свинцово-белильного завода Оловянишниковых на Срубной улице». Знакомая фамилия, Оловянишниковы.

Калерия многозначительно посмотрела на Матюшу, а он лишь нервно пожал плечами и уткнулся взглядом в пыльные ботинки.

Глава 7

Подушечки пальцев пульсировали и ощущались как гигантские дирижабли. Шурочка впивалась в них ногтями, чтобы они лопнули, брызнули желтой липкой дрянью. Она падала кубарем с огромной высоты, пальцы-дирижабли были неисправны. Пыталась закричать и не могла – рот и нос были забиты сахарным песком. От его приторной сладости тошнило и не получалось сделать нормальный вдох.

Совсем недавно мир был большим, блестящим, легким. Его наполняли звуки ее второго сопрано, аплодисментов. Когда их место занял ритмичный лязг и грохот с улицы, где прокладывали трамвайные рельсы? Они вонзались болью в Шурочкино горло, а она не могла даже заткнуть уши: по пять цеппелинов на каждой руке – это слишком тяжело. Вместо голоса, драгоценного ее актерского инструмента, теперь бесконечно сдувающееся колесо.

Какая именно секунда в непрерывном течении ее судьбы стала роковой, подменившей родной, неуклюжий, но свободный мир настоящим адом? Шурочка смутно припоминала себя на развилке. Одна тропинка вела во дворец с колоннами и квадригой. Чей, кстати, он был? Ее собственный? Значит, она принцесса?

На другой дорожке ее ждал принц. Он улыбался кипящим шоколадом глаз. Ей так хотелось облизать, укусить его усы, похожие на блестящий фигурный пряник. Он протягивал билеты на поезд. Крупными буквами на них значилась надпись «Казань». Шурочка уже протянула было к нему свои дирижабли, но в последний момент шагнула вправо, ко дворцу.

Там она долго бродила в поисках собственного трона. Коридоры были запутанными, низкими, иногда начинали сужаться. Мимо сновали дворецкие, шуты, фрейлины, но никто ее не узнавал, никто не хотел указать дорогу. Наконец она увидела маленькую дверь с огромным замком, пошарила в кармане и нащупала ключ. Он не подошел. Тогда она осторожно толкнула дверь, и та подалась.

Крошечная Шурочка вышла на гигантскую сцену Александринского театра. Она была готова и спеть, и представить драматический отрывок так, чтобы все эти хмурые лица просияли, узнав свою принцессу в переодетой нищенке. Прикрыла на мгновение глаза и вспомнила все, чему научил ее принц, которого она подло предала ради трона. Была уже почти готова, но тут беда подкралась с неожиданной стороны.

Ее же собственные дирижабли вдруг перестали слушаться, схватили Шурочку за горло и стали душить. Вместо прелестных звуков театральная экзаменационная комиссия услышала, как сдувается колесо. Раздался хохот тысячи голосов: «Приходите через год, дорогуша». Принцесса подзатыльником была изгнана из дворца обратно к развилке. Только принца с пряничными усами там уже не было. Лишь билет в Казань валялся затоптанным в пыль дороги.

* * *

За пределами больничной палаты чего-то не хватало. С койки Шурочка не могла видеть коридора, но всем телом ощущала, что там появился какой-то новый вакуум. Он вытеснил что-то