Читать интересную книгу "Окаянные гастроли - Ольга Валерьевна Чередниченко"

возвращения к привычной жизни горе оттает, затопит ее изнутри. Проснувшееся сегодня сочувствие подтвердило, что душа еще не окончательно окаменела.

Выйти на улицу Шурочке удалось, когда уже совсем стемнело. Она свернула самокрутку, прикурила, привычно закашлялась – паралич дыхательных мышц по-прежнему не давал о себе забыть. Подошла к уличному фонарю, достала из кофточки сложенный, истертый по краям лист бумаги и бережно раскрыла его. То была замызганная театральная афиша. На ней – фото Григория Павловича, который хитро подмигивал и поправлял замысловатые усы. «Антрепренер откусит палец любому желающему», – сообщала надпись. И как только в голову ему пришло придумать такое в самый разгар войны, когда люди и без того каждый день теряли части тела? Но вульгарная реклама сработала – три месяца назад в Варшаве был аншлаг.

Шурочка погладила изображение. Подушечки пальцев наизусть знали каждую трещинку и шероховатость афиши. Трудно поверить, что с тех пор, как без предупреждения исчезли Григорий Павлович, Аристарх и Матюша, прошла уже вся весна. Самокрутка обожгла Шурочке пальцы, она ее отшвырнула и впечатала в землю стоптанной туфелькой. Аккуратно сложила афишу и направилась назад – на звуки стонов, кашля, хрипов.

* * *

Следующим утром Шурочка явилась в сестринскую уже в пятом часу утра. Пораженных хлором поступило так много, что пришлось выйти в лазарет во внеурочную смену. Она получила инструкции, приготовила раствор питьевой соды и направилась в самую большую палату госпиталя. Прямо с порога закружилась голова от тяжелого запаха мужского пота, мочи, экскрементов, воспаленной плоти. Она поспешно натянула на нос и рот маску из марли, что, впрочем, помогло мало.

Тут же ливнем обрушился гвалт переполненной больничной палаты. Хохот, стоны, шлепки карт об пол, животный рев, звуки мощных струй, бьющих в металлическое судно, предсмертное шипение – все смешалось в единый, почти осязаемый клубок. «Гарь во рту», – бубнил кто-то снова и снова, чмокая после каждого повторения, как испорченная пластинка. Больных было так много, что некуда было ступить от разложенных на полу постелей и людей.

Какой-то мужчина схватил ее за халат и дернул к себе.

– Немцы точно возьмут Варшаву. Хлором травить запрещено, а они травят. У них нет ничего святого. Все в муках задохнемся, если сейчас же нас не увезут. Скажите начальству. Я требую, – прохрипел он.

Шурочка вспомнила пальцы-дирижабли, и на мгновение ей показалось, что вместо легких снова бетонный мешок. Она вырвала из рук бедняги халат и направилась в дальний угол палаты. Там с флаконом вазелинового масла в одной руке и пипеткой в другой нависала над солдатом с обожженной слизистой глаз Тамара Аркадьевна. Шурочка продралась к ней сквозь плотный воздух душной преисподней, неловко прижала к себе. Та радостно обняла в ответ. Уже две недели они попадали в разные смены, совсем не виделись и не имели возможности обсудить главное. Не пора ли бежать в Петроград? Сколько можно дожидаться Григория Павловича? Что, если он правда их бросил?

– Какие новости? – спросила Шурочка, начав промывать содой солдатские носы неподалеку от Тамары Аркадьевны.

– «Я женщина-личность! Моя миссия – быть свободной, расширять свою свободу и учить этому других женщин. Я новая женщина!» – продекламировала Тамара Аркадьевна, вытащила из кармана фартука журнал «Женский вестник», сунула его Шуроч– ке и добавила уже нормальным голосом: – Ты только посмотри, какую гадкую статью написала наша Калерия.

Шурочка нашла нужную страницу, выхватила несколько строк наугад: «Мы, женщины, готовим, убираемся, моем задницы, стираем, гладим по кругу всю свою жизнь, и никто даже спасибо не скажет. Не будет у женщины никаких прав – ни гражданских, ни политических, – пока она сама себя не вырвет из рабства. Хватить играть второстепенную роль в обществе. Хватить обслуживать мужей, пока они добиваются успеха и реализуют себя в интересных профессиях. Новая женщина больше не тень мужчины. Она равна ему. Я тружусь сестрой милосердия на Восточном фронте и знаю, о чем говорю. Война показала – женщины отлично справляются». Убрала журнал в фартук и снова взялась за марлю.

– С Калерией все понятно, – сказала Шурочка. – Но, может, нам и правда пора взять ответственность за свои жизни и что-то предпринять?

– Вот я и говорю! – заявила Тамара Аркадьевна. – Глянь, даже ты под ее дудку сразу запела! Мой брак вышел, может, и не самым удачным, а я все равно считаю – выходить замуж стоит. Детей иначе как растить? Да и помирать в одиночестве не хочется.

– Тамара Аркадьевна, да как же вы такие важные вещи-то раньше не рассказали. У вас что, муж есть? Где он? В Петербурге?

– Я вдова. Детей не успели. Было это давно и недолго. Потому никому и не рассказывала, кроме нашего Григория. Мой муж работал на кузнице, а та взяла и сгорела как-то ночью вместе с хозяином. Крайним сделали его. Посадили. Хотя зачем бы он стал поджигать. Вышел другим человеком. Начал пить и меня колотить. Я-то дочь священника, пыталась его вразумить словом Божьим, а он меня за это избил как-то совсем уж до полусмерти. Я смогла уползти к сестре, спряталась. Она меня выходила, и я убежала в Петербург. А муж мой той же зимой замерз насмерть по пьяни. Нашли только по весне, когда снег растаял. В Бога я после этого верить перестала.

– Я не знала… Мне жаль, что вы такое пережили. Но разве это вас не научило, что рассчитывать в жизни стоит только на себя?

– А ты предлагаешь после первой же неудачи руки опустить? Вон безубойники. Против них сейчас такая же кампания, как против всего немецкого, а они все равно мясо не едят. Вот как год назад театры в этой антигерманской горячке сняли из репертуаров Шиллера, Гете – все немецкие пьесы. Повезло, нашу «Чайку» не немец написал. Ну теперь также поперли против безубойников. Мол, людям и так мясо трудно достать. Идеи вегетарианцев на фоне войны выглядят капризом. А их главный лозунг «не убий» плохо сочетается с военной пропагандой. Вроде как отказываются кровь проливать по толстовским или еще каким соображениям, значит, не хотят родину защищать.

– А откуда вы столько всего узнали про безубойников? – забеспокоилась Шурочка. – Все-таки думаете про Аристарха, раз газет начитались? Мы все давно поняли, как он вам нравится. Можете не скрываться.

Тамара Аркадьевна помялась и не ответила, пошла в сестринскую за новым флаконом вазелина, потому что старый закончился. Шурочка продолжила промывать содой солдатские носы, думая о своем.

«А у меня такое чувство, как будто я родилась уже давно-давно; жизнь свою я тащу волоком, как бесконечный шлейф… И часто не бывает