Читать интересную книгу "Окаянные гастроли - Ольга Валерьевна Чередниченко"

никакой охоты жить», – сколько раз Шурочка повторяла эти слова, столько же чувствовала какую-то фальшь, вернее, неточность, неполноту эмоции, которую в них вкладывала. Эти слова произносила во втором действии Маша – героиня, которую Шурочка играла в «Чайке» до прихода сестрой милосердия в госпиталь. Второстепенная героиня.

Два года уже прошло с тех пор, как она переболела дифтерией, а Григорий Павлович сжалился и принял ее обратно в труппу. Но отобрал главную роль. Причем уверил, что это не из-за слабого и хриплого голоса, а в наказание за то, что подвела, не поехала с труппой в Казань, предпочла их общему делу личный экзамен в Александринке. Шурочка почти не сомневалась, что экзамен тот был ненастоящий. Что-то вроде спектакля, который он сам же специально для нее и организовал с помощью одного знакомого. Зачем он это подстроил? Чтобы ткнуть Шурочку носом в ее обыкновенность, второсортность? Показать, что никакая она не особенная, что ничего без него не стоит? Шурочка ненавидела теперь Калерию еще больше за то, что та оказалась права: Григорий Павлович действительно отыскал самое уязвимое место в душе и ударил туда кулаком. Кроме того, Калерии досталась роль Нины Чайки, и она играла ее все эти два года.

Парадокс заключался вот в чем: чтобы сыграть Машу достоверно, Шурочка должна была искренне поверить в свою обыкновенность и перенести эти ощущения на героиню. Только тогда Григорий Павлович, наверное, убедится, что цель его достигнута, и, возможно, вернет главную роль. Если ему можно верить насчет того, что голос не проблема. Хочешь заслужить право считать себя особенной, сперва примирись со своей второсортностью.

Можно ли вообще стать примой, не пройдя этап плохой актрисы? Способны ли гении перескакивать через ступень посредственности, или талант проявляется только в сочетании с упорным трудом? Что вообще такое талант и есть ли он у Шурочки? А если нет и все, на что она действительно способна, – это работать посредственной сестрой милосердия в военном госпитале? А вдруг эти три месяца таинственного отсутствия Григория Павловича и есть решающее испытание? Испугается Шурочка окончательно за свою жизнь, не дождется его, сбежит снова – и уж тогда ей точно не видать места в его труппе, ни первой роли, ни второй, ни десятой.

– Не из газет, – отвлекла ее запыхавшаяся Тамара Аркадьевна. – Я узнала это не из газет.

Шурочка бросила пациента и подошла к ней вплотную. В руке держала марлю, с которой на пол тонкой струйкой стекал содовый раствор.

– Вам что, Григорий Павлович написал? – шепотом спросила она.

Тамара Аркадьевна уронила на застиранное постельное белье большую жирную каплю вазелинового масла.

– Не Григорий, – тихо ответила она.

– Аристарх?

Уши Тамары Аркадьевны побагровели, и Шурочку осенило, к чему был тот странный разговор.

– Поэтому вы про замужество сегодня разоткровенничались? Он вам предложение, что ли, сделал?

Тамара Аркадьевна выпучила глаза и приложила палец к губам:

– Калерии ни слова! Он запретил вам говорить, потому что в тайне от Григория написал.

Шурочка показала, как запирает рот на замок и выбрасывает в окошко ключ – подобные мимические штампы уже давно стали их с Тамарой Аркадьевной тайным языком, общей шуткой. Шурочка сжала пальчики старшей подруги и с чувством прошептала: «Поздравляю!» Сердце ее застучало в ритме колес набирающего скорость поезда. Снова появилась надежда, что ждать осталось недолго. Выходит, Аристарх находится вместе с Григорием Павловичем там, куда они уехали. Они обязательно вернутся, и очень скоро – иначе не стал бы он тревожить Тамару Аркадьевну предложением замужества. Значит, Григорий Павлович придет за ней раньше, чем немцы возьмут Варшаву, а хлор заполнит ее измученные легкие.

* * *

Пространство казино стало сворачиваться, словно пластилиновое. На Учителе замелькала разная одежда – он выбирал, что надеть. Наконец остановился на черной мантии и белой манишке. Помещение преобразилось в небольшой зал суда, очень похожий на кабинет для совещаний в министерстве, где служил Николай Васильевич. Учитель ударил молоточком. Ия встала, понурив голову. Он вышел из-за судейского стола, подошел к Ие, обнял, и они вместе опустились на скамью.

– Ия, мы оба не жалуем эту часть, так что давай без лишнего официоза. Миссия на следующую жизнь у тебя все та же – поверить в себя безоговорочно. Иными словами, научиться любить и максимально реализовать созидательный потенциал. Поскольку любить значит видеть, то для этого необходимо увидеть все части себя. Любая боль – это крик о помощи какой-то части твоей личности, которая взывает о принятии. Отложи все дела и загляни внутрь. Прислушивайся к своим чувствам – это язык Бога. Переводи его подсказки с помощью разума – они укажут тебе дорогу. Ищи в своей Тени заблудившиеся части и выноси их на свет. Собирай свою цельность как мозаику. Развитие всегда произрастает из боли, на которую взглянули через призму любви.

– Я все это знаю. Переходи к наказанию.

– Тебе так не терпится от меня избавиться? Ладно. Ты снова отправишься в Россию – немного другое у нее будет название, но суть та же. Твоя семья снова не будет в тебя верить. В любом Роду все повторяется, и, если не эволюционировать и не работать над собой, обязательно поплатишься. Снасильничал над другим – равно снасильничал над собой. Эмоциональное насилие тоже считается. Миссию Николая Васильевича ты прошла посредственно – не хотела видеть членов своей семьи такими, какие они есть, силой пыталась изменить их – значит, не любила по-настоящему. Так что в этот раз уровень сложности повысится: жить тебе предстоит в двадцатом веке.

– Ладно – двадцатый век. Но сколько можно совать меня в Россию? Нельзя куда-то потеплее?

– Ия, ну что ты! Россия – лучший тренажер любви. Ты должна переродиться именно в России и глядеть на нее трезвым взором, покуда хватит сил. Не закрывать глаза, не прятаться за очками, не отворачиваться – научишься смотреть на Россию, сможешь также смотреть и на себя. Научишься любить.

– А ты придешь? Мы встретимся?

– Обещаю. Более того, если ты решишься усвоить мой урок еще здесь, я приду, чтобы облегчить твою жизнь там.

Ия положила голову Учителю на колени, подтянула ноги на скамейку. Он погладил ее по волосам, отчего ей захотелось спать. Когда открыла глаза, его уже рядом не было. Она лежала на своей оттоманке в маяке, под головой подушка. Наконец-то осталась одна. Теперь можно отдыхать хоть целую вечность, пока снова не захочется жить.

* * *

Той ночью весна спаивалась с летом, и створки окна раздвинули до предела. Игла Королевского замка царапала единственное упрямое облачко. Нетерпеливый ветерок дышал