Читать интересную книгу "Окаянные гастроли - Ольга Валерьевна Чередниченко"

– понятно, что это не входило в его планы даже в рамках Шурочкиной больной фантазии. Но если на ее скрытное наблюдение он с готовностью отвечал жадным взглядом своих миндалевидных, глубоких, красивых, сладких, больших, медовых, насмешливых, карамельных, чувственных, неистовых, опасных, пронзительных глаз, значит, видел в ней что-то особенное, что-то ценное. Допустим, безрассудный, лихорадочный, ярый поцелуй на сцене Волковского театра был лишь частью роли. Но незаметные для окружающих сухие прикосновения к кончикам ее пальцев вне сцены никак не могли быть исключительно деловым жестом. Ну почему, зачем она узнала, что все это лишь бредовая выдумка?

По крайней мере, Шурочка честно признавалась себе, какими скучными и пустыми – по сравнению с актерским бытом из галлюцинации – были даже самые яркие ситуации ее настоящей жизни. Уж если, лежа при смерти, она грезила о театре, то, выйдя из больницы, обязана будет сделать все, чтобы фантазию воплотить в реальность. Будто ей дали второй шанс. Только теперь она должна будет вести себя мудро и осторожно. Мягко и настойчиво уговорит отца, не ссорясь с ним. Поедет в Москву и будет учиться у самого Станиславского, параллельно заведет полезные связи в театральной среде – и так пробьется. Смерть может настигнуть в любую минуту, и Шурочка больше не намерена терять время, размениваясь на шелуху.

Размышления прервал визит молодого и вполне привлекательного врача с темными мешками под глазами и неопрятной щетиной. Впрочем, Шурочку не занимала ни его молодость, ни усталость. Она приподнялась на постели. После короткой беседы о самочувствии доктор поглядел на часы и перешел к делу:

– Когда-нибудь в будущем изобретут вакцину. Все мы забудем о страшной болезни дифтерия и займемся лечением чего-то нового. Но сегодня на дворе год 1913. Смертность от дифтерии – пятьдесят процентов. Вам известно, полагаю, Александра Николаевна, как вам повезло остаться по эту сторону черты.

Шурочка хотела прошептать что-то в ответ, но врач велел ей молчать – беречь связки. Он пошелестел прилично набухшей всего за месяц медицинской картой, отложил ее и велел высунуть язык. Осмотрел горло. Приказал глубоко и быстро дышать, от чего потемнело в глазах.

– У меня для вас хорошие новости, Александра Николаевна. Саша, можно я к вам так? Не стану скрывать, дифтерия дала осложнения. Частичный паралич дыхательных мышц и мускулатуры диафрагмы.

Она вопросительно посмотрела на врача.

– На качестве жизни большинства людей подобное осложнение почти не отражается. Говорить вы будете, не переживайте. Но тише, меньше и немного хрипло. Петь не сможете совсем. Но это уж такая ерунда по сравнению с тем, что вы выжили. Как-нибудь обойдетесь без луженой глотки, а, Саш? – И доктор весело засмеялся.

Шурочку будто ударили тяжелым предметом по голове, а горло стянули шелковым бантом. Врач похлопал ее по плечу, пометил что-то карандашом в карте и направился к выходу. Она пыталась остановить его, закричать, но не могла, точно была в кошмарном сне. Он ушел.

* * *

Едва доктор закрыл дребезжащую дверь, как Шурочке пришлось резко повернуть голову к окну – в сторону нового звука. Сперва она вздрогнула: за стеклом торчал ананас. Быстро успокоилась: решила, снова галлюцинирует. Впрочем, теперь было все равно.

Но вскоре рядом с тропическим фруктом показалась похожая на него прическа, потом Матюшина исковерканная бровь, а дальше и все его миловидное лицо. Он глупо распластал губы по стеклу, а потом сделал вид, что в ужасе сползает вниз вместе с ананасом. Его посещение одновременно обрадовало, удивило и раздосадовало.

– Ты дурак? Это же инфекционная больница, сюда нельзя, – задыхаясь, прошептала она, когда доковыляла до окна и открыла его.

– Хочешь знать, как я обманул охрану? – Матюша протянул ей ананас.

– И чем я его тут буду разделывать?

Матюша подтянулся на мускулистых руках и влез на подоконник.

– Палата у тебя ого-го, я смотрю. Ну принцессе такая и полагается… Григорий Павлович, кстати, все еще ужасно зол на тебя, что ты сорвала нам Казань. Он кучу денег потерял на рекламе. Но, я думаю, отойдет, сжалится и примет тебя назад, если мы все его попросим. Оплачивает же он тебе эту палату.

Шурочка уставилась на Матюшу и долго молчала. Потом потрогала его упругие мускулы, будто проверяя, настоящий ли он, и осторожно прошептала:

– Передай ему мои извинения и благодарность. А жалости не надо – я на сцену больше не выйду.

– Ты ж наша главная звезда. Да и куда ты денешься?

– Как раз собиралась об этом поразмыслить, когда явился ты. Я планирую сменить профессию.

Кто-то приоткрыл дверь в палату, и Матюша юркнул за шкаф. Но пожелавший войти, видимо, передумал – образовавшаяся щель в коридор вскоре опять исчезла. Шурочкин гость вылез из укрытия.

– Шурочка, ну чего! Жаль, с Александринкой у тебя не вышло. Насильно мил не будешь. Хоть из штанов выпрыгни – разве этим столичным снобам что докажешь? Но я, признаюсь, даже рад. Оставайся с нами! Подлечишься скоро. Наш-то зритель в провинции тебя любит – я своими глазами это видел. Ты хорошая актриса, верь мне. Если кто и достоин зрительской любви, так это ты.

– Я же сказала, не нужна мне жалость. Знаешь, Матюш, спасибо, что зашел, но сейчас не время. Я лучше… я одна побуду, – прошептала Шурочка и натянула нижнюю губу на верхнюю.

Меньше всего она хотела заплакать при Матюше и тем самым дать ему повод к утешительным объятиям.

– Вечно ты так! Жалость – это нормально. Я как раз хотел, чтобы ты меня пожалела, когда мне разбили бровь в Екатеринодаре. Пришел в тот сарай. Но ты, похоже, вообще других людей не замечаешь. А уж на что я ради тебя в Ярославле… Эх, ладно.

Шурочка устало вздохнула.

– Матюша, милый, я тебе сейчас один раз скажу начистоту, чтобы не было ни у кого ложных надежд. А потом мы с тобой сделаем вид, что этого разговора не было. Ладно? Женское сердце так странно устроено… Вот мой родной отец. Он меня обидел ужасно, выдавил из дома. Мне теперь и жить даже негде. И все равно я понимаю, что полюбить могу только мужчину, похожего на него. Властного. Лидера по натуре. Человека железной воли. Такого, кто не страшится брать на себя ответственность за других людей. Ты вот ананас мне сюда притащил. Но разве это решит настоящие, главные мои проблемы? Ты хороший, добрый, Матюша, но ты совсем другой. И я пожалела тебя в Екатеринодаре, но в жалких не влюбляются.

Матюша поглядел на нее из-за шкафа, как побитый щенок. Потом поднялся, отряхнулся и молча полез