Читать интересную книгу "Окаянные гастроли - Ольга Валерьевна Чередниченко"

яблоневым цветом и трепал занавеску, то задирая ее к деревянной раме, то по-хозяйски одергивая вниз. Пластинка томилась и кружилась в патефоне, а из его медной раковины, похожей на гигантское соцветие вьюнка, толчками изливалась «Элегия» Шаляпина.

Стол, за которым сидела Шурочка, был придвинут к самому подоконнику, так что немного воздушной ласки доставалось и ей. Она вонзала вилку в бифштекс, надрезала мясо, из-под ножа выступали капельки крови. Отправляла кусочки в рот и медленно, тщательно пережевывала. Очень давно она не ела такой хорошей пищи, да еще без спешки. Главное удовольствие – ужин приготовил сам Григорий Павлович. Причем из редчайших для военного времени продуктов, неизвестно где и как им добытых. Да, он умел делать сюрпризы: не просто вернулся в Варшаву так же внезапно, как и исчез, но и устроил этот волшебный праздник для нее одной! Сидел теперь напротив и смаковал мгновения.

Шурочка тоже старалась наслаждаться, но ее многое тревожило. Где он пропадал последние три месяца? Почему два года после случая с Александринским театром был с ней холоден и вдруг пригласил на роскошный ужин наедине? Наконец, отчего не снял даже во время еды перчатки и парится в такой теплый вечер?

Положим, они были важной деталью образа, в котором он предстал перед репортерами – Шурочка уже кое-что соображала в рекламных делах. У бесстрашной экспериментальной труппы, которая дала благотворительный спектакль в поддержку наших войск в Варшаве – на самой границе фронта, практически под пулями, – мог быть только самый экстравагантный антрепренер. Во всяком случае, так думала публика, а Григорий Павлович умел оправдывать ожидания. Но ведь теперь официальная часть позади. Они дома – точнее, на его съемной квартире в Старом городе Варшавы – и только вдвоем. Он выглядел уставшим, немного растерянным. Таким домашним, если бы не эти перчатки. На лбу у него выступила испарина, а он все равно продолжал сидеть при полном параде.

Шурочка сосредоточилась на отрезании нового кусочка, но вилку до рта не донесла. А что, если это не просто ужин, а прощание? Позавчера Григорий Павлович объявился вместе с Аристархом. Договорился немыслимым образом с лазаретом, забрал оттуда троих своих актрис, дал труппе на подготовку всего один день. Шурочка не успела опомниться, как они отыграли благотворительную «Чайку» перед какой-то ротой, сияющий Григорий Павлович дал большое интервью военному корреспонденту «Ведомостей», накормил его деликатесами из Петрограда, и вот уже Калерия увела газетчика пить.

Наконец-то он нашел способ исполнить мечту и сделать труппу знаменитой. Да, рискуя жизнями ее членов и спекулируя военными обстоятельствами. Но у него получилось! Теперь ему и актеры нужны соответствующие новому статусу – более способные. Разумеется, Григорий Павлович заметил, как плохо Шурочка отыграла в благотворительном спектакле. Да и связки она совсем не тренировала в последние три месяца, много курила самокруток – оттого закашлялась прямо во время своего выхода перед зрителями.

Сомнений нет: он позвал ее, чтобы выгнать. Иначе зачем бы он попросил прийти втайне от коллег? Конечно, чтобы не унижать при всех и сохранить хоть какие-то ошметки ее достоинства. Потому же и не выходит из антрепренерского образа даже в домашней атмосфере, сидит в перчатках – ему так проще собраться с духом. Он, конечно, черствый и циничный, но и деликатный, а Шурочка ему уже не чужая – не так-то просто ее прогонять.

– Насколько далеко ты готова зайти ради нашей труппы? – спросил Григорий Павлович.

– А вы?

– О, Шурочка, сам я уже шагнул туда, откуда нет возврата.

Григорий Павлович медленно отложил вилку и нож, поднялся со скрипнувшего стула, подошел к Шурочке и протянул ей руку в перчатке. Едва она встала и коснулась его пальцев, он потянул ее к себе, положил ладонь на талию, и они стали танцевать. «Какой он горячий, человек не может быть таким горячим, наверное, у него температура», – разволновалась Шурочка.

– Мы репетируем? Вы что-то придумали? – спросила она.

– Если бы у тебя был выбор: рискнуть жизнью и честью или потерять все, чего ты достигла в театре, что бы ты предпочла?

– Вы же знаете, скольким я пожертвовала ради призвания.

– Это нас с тобой и связывает.

Пластинка чмокнула и заела на слове «сны». Шурочка мягко освободила ладонь из руки антрепренера и потянулась к столу, чтобы попить. Нужно было успокоиться. Но Григорий Павлович резким движением выбил бокал из ее пальцев. Через мгновение вино медленно стекало по занавеске, а осколки валялись у ног.

– Это мой. Не пей из него, – проговорил он и опустился на стул с таким утомленным видом, словно все его силы тоже разлетелись на мелкие кусочки.

Шурочка сделала несколько шагов по хрустящему стеклу, взяла чистую тканевую салфетку и осторожно промокнула лоб Григория Павловича. Патефон продолжал заикаться – Шаляпин ритмично твердил «сны-сны-сны». Пауза затянулась.

– Я не говорил тебе. Я был когда-то кадетом. Очень давно. А теперь мне тридцать, и я должен вместе со всеми остальными мужчинами кормить вшей в землянке, – наконец произнес Григорий Павлович, не поднимая глаз. – Но вместо этого я здесь. Наслаждаюсь бифштексом и твоим обществом. Отец презирал бы меня, если бы дожил.

– Нет, он не…

– Моя система, мой эксперимент, моя труппа… Как видишь, это мне дороже и чести, и жизни. Мне пришлось дорого заплатить, чтобы остаться с вами. Я еще и сам не знаю окончательной цены.

– Что вы с собой сделали?

Григорий Павлович тяжело встал, как-то по-стариковски подошел к патефону и снял тревожную иголку с заевшей пластинки. Стало совсем тихо.

– У меня теперь дурная болезнь, Шурочка. С ней не берут в армию, – он сказал это со смешком, но она заметила, как покраснели кончики его ушей. – Я специально ездил за ней в Петроград. За ней и за пищевыми подарками для нашего корреспондента. Омерзительно, правда?

Шурочка представила себе грязную темную комнату. Там падшая женщина, вся покрытая струпьями. Из провалившегося носа капает гной. Та обвилась змеей вокруг ее любимого и совершенно нагого Григория Павловича. Он не может гадину с себя сбросить, потому что в обеих руках держит сумки с продуктами, а в зубах – повестку. Святая правда, выглядело это омерзительно.

– Ну что вы, Григорий Павлович, – пробормотала она, отошла в самый дальний угол комнаты, села на краешек кресла и обхватила колени. – Только зачем вы мне об этом рассказали?

Григорий Павлович опустился на стул у окна.

– Прости, Шурочка, мне некому больше. Матюша ушел в армию. У Аристарха трясутся руки – он мне все вены изорвал, пока мы ехали сюда из Петрограда. Калерии я не доверяю. Особенно теперь,