Уинифрид. Некоторое время они молча кружили в общем нарядном потоке, немного раскрасневшиеся от обильной еды. Наконец, Уинифрид вздохнула.
– Вернуть бы время на сорок лет назад!
В эти минуты перед ее мысленным взором проходила нескончаемая процессия платьев, в которых она красовалась здесь в прошлые годы и которые ее отец оплачивал, невзирая на нескончаемые кризисы.
– В конце концов все это было довольно забавно. Иногда мне даже хочется, чтобы Монти вернулся. Что ты думаешь о нынешних людях, Сомс?
– Они напрочь лишены чувства стиля. Велосипеды и автомобили стали его вытеснять, а война и вовсе прикончила.
– Интересно, что будет дальше? – произнесла Уинифрид голосом, мечтательным от съеденного голубиного пирога. – Как знать, может, вернутся кринолины и брюки, сужающиеся книзу? Посмотри на то платье!
Сомс покачал головой.
– Сейчас у людей деньги есть, а веры нет. На будущее ничего не откладывается. Жизнь, дескать, коротка, и надо прожить ее весело.
– Ну и шляпа! – воскликнула Уинифрид. – Не знаю… Как подумаешь о погибших солдатах и обо всяких других военных невзгодах… С трудом умещается в голове. Такая мода завелась только в нашей стране. Проспер говорит, другие страны обанкротились, кроме Америки, а в том, что касается одежды, американцы всегда подражали нам.
– Этот тип, – пробормотал Сомс, – действительно собрался плавать по Южному полушарию?
– О, никогда не знаешь, куда собрался Проспер!
– Уж кто-кто, а он ярчайшая примета нынешнего времени, если оно тебе нравится.
Пальцы Уинифрид сжали руку Сомса.
– Не поворачивай головы, – сказала она тихо, – а только посмотри направо. Там, в первом ряду…
Сомс поглядел настолько внимательно, насколько было возможно при таком ограничении. На трибуне сидел мужчина в сером цилиндре, седобородый, с впалыми, морщинистыми, землистого цвета щеками, но притом не без некоторой элегантности в позе. Рядом сидела женщина в зеленом платье, и ее карие глаза глядели прямо на него, Сомса. Он тотчас уставился на свои ноги. Как смешно они ступали: одна за другой, одна за другой!
В ухе зазвучал голос Уинифрид:
– У Джолиона очень нездоровый вид, но чувство стиля у него всегда было. А она не изменилась, только волосы поседели.
– Зачем ты рассказала Флер ту историю?
– Я не рассказывала. Она сама где-то услышала. Я предупреждала, что так получится.
– Дело скверное. Она крепко влюбилась в их сына.
– Маленькая чертовка! – пробормотала Уинифрид. – Пыталась обвести меня вокруг пальца! Что будешь делать, Сомс?
– По обстоятельствам.
Некоторое время они молча двигались в плотной толпе.
– А в самом деле, – вдруг сказала Уинифрид, – это похоже на Судьбу. Хотя звучит очень старомодно. Смотри! Вон Джордж и Юстас!
Внушительная фигура Джорджа Форсайта остановилась перед ними.
– Здравствуй, Сомс! Только что видел Профона и твою жену. Ты нагонишь их, если поддашь пару. Был ли ты у старого Тимоти?
Сомс кивнул, и поток их разделил.
– Старина Джордж всегда мне нравился, – сказала Уинифрид. – С ним весело!
– А мне он не нравился никогда, – ответил Сомс. – Где ты сидишь? Пойду на свое место. Флер, может быть, уже там.
Проводив Уинифрид, Сомс поднялся на трибуну. Он видел беготню маленьких белых фигурок, слышал стук биты по мячу, а также одобрительные и неодобрительные возгласы. Ни Флер, ни Аннет. От женщин нынче следовало ожидать чего угодно: они получили избирательное право, они «эмансипировались» – словно им была от этого какая-нибудь польза! А Уинифрид, значит, хотела вернуться в прошлое и продолжать терпеть Дарти? Еще раз прожить уже прожитое? Сидеть здесь, как он сидел в восемьдесят третьем году и в восемьдесят четвертом, когда еще не было ясно, что их брак с Ирэн обречен, когда она еще не выказывала по отношению к нему такой очевидной неприязни, не заметить которую невозможно при всем желании… Все эти воспоминания ожили, едва Сомс увидел ее рядом с тем человеком. Даже сейчас он не понимал, почему она так непреклонно его отвергла. Других мужчин она же любила, значит, это было в ней! Но именно ему, единственному, кого ей надлежало любить, она предпочла преградить путь к своему сердцу. Он оглядывался назад, и, как ни поразительно, ему казалось, что расслабленный современный брак – только по форме и по закону такой же, какими были прежние браки, – является следствием ее мятежа. Как ни поразительно, ему казалось, будто именно она положила начало этой сегодняшней свободе, в конечном счете сделав невозможным или почти невозможным благопристойное обладание чем бы то ни было. Все пошло от нее! А теперь – хорошенькое дельце! Семья! Разве семьи могут строиться на чем-то, кроме обоюдного обладания? Правда, собственной настоящей семьи у него никогда и не было. Его ли это вина? Он прилагал все усилия. И вот награда: эти двое сидят на трибуне. А что творится с Флер!
Охваченный чувством одиночества, Сомс подумал: «Больше я ждать не намерен! Сами найдут дорогу в отель, если захотят!» Он вышел со стадиона и, поймав такси, сказал шоферу: «Отвезите меня в Бейсуотер-роуд». Старые тетушки никогда его не подводили и всегда были ему рады. Их уже нет, но еще жив Тимоти!
Смизер стояла на пороге открытой двери.
– Мистер Сомс! А я вот решила воздухом подышать. Кук очень обрадуется.
– Как мистер Тимоти?
– В последние дни, сэр, совершенно на себя не похож. Говорливый стал. Нынче утром вот сказал: «Мой брат Джеймс – он стареет». Ум его блуждает, мистер Сомс, и он беспокоится об ихних капиталах. На днях сокрушался: «Брат Джолион не признает консолидированных облигаций!» Входите же, мистер Сомс, входите! Это такое приятное событие!
– Ну хорошо, – сказал Сомс, – только на пару минут, – и вошел в холл, где воздух был свеж, как на улице.
– Нет, – пробормотала Смизер, – на этой неделе мы им не совсем довольны. Раньше за едой он оставлял все самое вкусное напоследок, а с понедельника съедает сразу же. Если вы замечали, мистер Сомс, собака, когда обедает, всегда первым делом набрасывается на мясо. Мы раньше думали, что это хороший знак, что мистер Тимоти в его-то возрасте кушает неторопливо. Но сейчас он, кажется, перестал себя сдерживать: разом проглотит самые лакомые кусочки, а остального поэтому уже не доедает. Доктор ничего такого не говорит, но, – Смизер покачала головой, – по-моему, мистер Тимоти теперь начинает с самого вкусного, потому что боится не успеть. Мы очень тревожимся из-за этого и из-за разговоров.
– А сказал ли он что-нибудь важное?
– Простите, мистер Сомс, разонравилось ему завещание. Теперь оно его сердит. А ведь столько лет подряд он его каждый день доставал! Право, забавно. Давеча говорит: «Они хотят загрести мои деньги». Я так расстроилась! «Да что вы, – говорю, – никто ваших денег не хочет!» Огорчительно, что он в такую пору жизни думает о деньгах. Ну, я собралась с духом и отвечаю: знаете, мол, мистер Тимоти? Моя дорогая хозяюшка – то бишь мисс Форсайт, мисс Энн, которая всему меня