двадцать, в ее жизни произошло большое и продолжительное несчастье: она неудачно вышла замуж – нет, нет, Джон, не за меня. Без денег и без родных, с одной только мачехой, близкой родственницей библейской Иезавели, ей очень тяжело жилось в последние годы девичества. И поэтому она согласилась стать женой отца Флер – моего кузена Сомса Форсайта. Он очень настойчиво за ней ухаживал и, надо отдать ему справедливость, очень ее любил. Через неделю она поняла, что совершила ужасную ошибку. Это была не его вина; это было ее заблуждение, ее несчастье».
До сих пор Джолион старался писать хотя бы с неким подобием иронии, но теперь предмет совершенно его увлек:
«Джон, я хочу объяснить тебе, если сумею (ведь это очень трудно), как вышло, что несчастливый брак был заключен так легко. Ты, конечно, скажешь: «Если она не любила этого мужчину по-настоящему, тогда зачем выходила за него?» И ты был бы совершенно прав, если бы не пара весьма огорчительных обстоятельств. Эта ее ошибка дала начало всем последующим бедам и страданиям, поэтому я хочу, чтобы ты понял. Видишь ли, Джон, в те годы, да и сейчас (при всех разговорах о просвещении) девушки в большинстве своем выходили и выходят замуж, ничего не зная о физической стороне супружеских отношений. Даже если они знают, что это такое, они этого никогда не испытывали. В этом и заключается проблема. Каковы бы ни были знания в теории, отсутствие настоящего опыта зачастую приводит к беде. Очень многие девушки (и твоя мама была из их числа) просто не могут быть уверены в том, любят ли они мужчину, за которого выходят замуж. Они не знают этого до тех пор, пока не соединятся с ним в том акте, который и делает брак браком. Во многих случаях этот акт рассеивает сомнения, цементирует и укрепляет союз, однако порой наоборот: притяжение исчезает, обнаруживается ошибка. С твоей мамой получилось именно так. Ничто в жизни женщины не может быть ужаснее подобного открытия, которое каждый день, каждую ночь заявляет о себе все сильнее. Люди грубые и не привыкшие мыслить склонны смеяться над такими бедами: дескать, что за шум из ничего! Люди узколобые и самоуверенные, способные судить о жизни других только по собственному опыту, склонны осуждать женщин, совершивших такую ошибку, – осуждать на пожизненное заключение в темнице, которую эти девушки сами же для себя построили. «Постелила постель – ну и ложись в нее», – есть такое циничное выражение, совершенно не достойное леди или джентльмена в лучшем смысле этих слов, а более сильного порицания я не знаю. Я всегда был не из тех, кого называют моралистами, но не хочу сказать тебе ничего такого, мой дорогой, отчего у тебя может возникнуть легкомысленное отношение к связям, которые ты создаешь, к союзам, которые ты заключаешь. Ни в коем случае! Тем не менее, опираясь на опыт прожитой жизни, я говорю: люди, осуждающие жертв подобных трагических ошибок и не желающие им помогать, ведут себя бесчеловечно. Вернее, такое поведение было бы бесчеловечным, если бы эти люди были в состоянии понять, что делают. Но они не в состоянии. Оставим их. Они для меня – такое же проклятие, как, не сомневаюсь, и я для них. Все это я должен был сказать, потому что мне придется поставить тебя в положение судьи твоей матери, а ты еще очень молод и мало знаешь жизнь. Итак, продолжаю свой рассказ. После трех лет попыток подавить неприязнь – можно даже сказать отвращение, и это не будет слишком сильно, так как при определенных обстоятельствах неприязнь перерастает в отвращение очень быстро – после трех лет, которые были мукой для чувствительной натуры, стремящейся к прекрасному, твоя мама встретила мужчину, и он ее полюбил. Это был архитектор, построивший наш дом, только строил он его для твоей мамы и отца Флер как новую супружескую темницу – замену лондонской. Может, этот факт как-то повлиял на то, что произошло дальше. Так или иначе, твоя мама тоже его полюбила. Я знаю: нет необходимости объяснять тебе, что мы не совсем по собственной воле выбираем, в кого влюбляться. Любовь просто приходит. Вот и тогда она пришла. Догадываюсь, хотя мама никогда особенно не говорила об этом со мной, какая в ней происходила борьба. Ведь она, Джон, была воспитана в строгих правилах и совершенно не легкомысленна – нисколько. И все же чувство взяло верх над убеждениями, и они соединились не только духовно. Затем произошла ужасная трагедия. Я должен тебе сказать, потому что иначе ты не поймешь в полной мере того, с чем сталкиваешься сейчас. Однажды ночью, в пору, когда страстная любовь твоей матери к тому молодому человеку достигла апогея, тот мужчина, чьей женой она была – Сомс Форсайт, отец Флер, – силой принудил ее к исполнению супружеского долга. На следующий день она пошла к своему возлюбленному и сказала ему об этом. Совершил ли он самоубийство или в смятении случайно попал под колеса, мы никогда не узнаем. Так или иначе, он погиб. Представь себе, что творилось с твоей мамой, когда она узнала о его смерти. Я видел ее в тот вечер. Твой дед послал меня помочь ей, чем можно. Я видел ее – всего несколько секунд, потому что муж тут же захлопнул дверь у меня перед носом. И все-таки я до сих пор не забыл, какое у нее было лицо. Даже сейчас оно стоит у меня перед глазами. Тогда я еще не любил твою маму (это чувство возникло только через двенадцать лет), и тем не менее навсегда запомнил, какой она тогда была. Твоя мама всецело поглощена тобой, беззаветно предана тебе. Не хочу писать зло о Сомсе Форсайте. Я и не думаю о нем так. Я долго жалел его, жалел, пожалуй, даже в тот момент. Людской суд постановил, что она неправа, а он прав. Он любил ее – по-своему. Она была его собственностью. Это его взгляд на жизнь: человеческие чувства и сердца для него собственность. Он не виноват – таким родился. А я родился таким, что мне подобные взгляды всегда были отвратительны. И ты, насколько я тебя знаю, не можешь моего отвращения не разделять. В ту ночь твоя мама ушла из дома и двенадцать лет жила одна, ни с кем не знаясь, пока Сомс, все еще бывший ее мужем (он не хотел подавать прошение о разводе, а она не имела права), не спохватился, видимо, что у него нет детей,