лет! Думаешь, твои шансы высоки? Два месяца – первая влюбленность, полдюжины встреч, несколько прогулок со вздохами, несколько поцелуев. Против… ты даже не представляешь себе чего! Такого никто себе не представит, если не пережил сам. Флер, будь благоразумна! Это же просто летнее умопомрачение!
Флер медленно, одну за другой, обрывала ягодки с ветки жимолости.
– Умопомрачение – это позволять прошлому портить настоящее. Какое нам дело до того, что было раньше? Это наша жизнь, не ваша.
Сомс поднес руку ко лбу, на котором Флер вдруг заметила заблестевшую влагу.
– Чья ты дочь? Чей он сын? Настоящее связано с прошлым, будущее связано и с тем, и с другим. От этого никуда не денешься.
Флер никогда не слышала из уст отца философских рассуждений. Как ни взволнованна она была, его слова произвели на нее впечатление. Опустив локти на стол, а подбородок – на руки, она сказала:
– Но, папа, посмотри на это практически. Мы нужны друг другу. Денег у наших семей предостаточно, и ничто между нами не стоит, кроме чувств. Отец, давай похороним прошлое.
Сомс покачал головой.
– Это невозможно!
– А кроме того, – продолжала Флер мягко, – помешать нам ты все равно не можешь.
– Не думаю, – сказал Сомс, – что я захотел бы мешать вам, если бы все зависело только от меня. Ты знаешь: ради добрых отношений с тобой я готов со многим смириться. Но здесь я ничего не решаю и хочу, чтобы ты поняла это, пока не поздно. Если ты будешь по-прежнему верить, будто способна добиться своего, если будешь поощрять это чувство, то, когда у тебя ничего не выйдет, удар окажется гораздо тяжелей.
– О! – вскричала Флер. – Помоги мне, папа! Ты же знаешь, что можешь помочь мне!
Сомс, вздрогнув, сделал отрицательный жест и горько произнес:
– Я? Помочь? Да я-то и есть, как выразились бы юристы, имеющее законную силу препятствие к браку. Моя кровь течет в твоих жилах. – Он встал. – Что ж, масло уже подлито в огонь. Будешь продолжать упорствовать – придется пенять на себя. Не делай глупостей, дитя мое – единственное мое дитя!
Флер прижалась лбом к его плечу. Внутри у нее все бушевало, однако показывать чувства не имело смысла. Никакого смысла! Она встала и вышла в сумерки – смятенная, но оставшаяся при своем мнении. Все в ней было неясно и неопределенно, как тени и очертания деревьев в саду, кроме одного – воли к обладанию. Тополь, пронзая темно-синее небо, трогал белую звезду. Роса мочила туфли, прохлада касалась голых плеч. Спустившись к реке, Флер смотрела на лунную дорожку, которая пересекала темнеющую воду, и вдруг услышала запах табачного дыма. Возникла белая фигура, будто созданная луной. В лодке стоял молодой Монт во фланелевом костюме. Сигарета, брошенная в воду, тихо зашипела.
– Флер! – прозвучал голос Монта. – Сжальтесь над бедным чертякой! Я жду уже несколько часов.
– Чего вы ждете?
– Идемте ко мне в лодку.
– Ни за что.
– Почему?
– Я не речная нимфа.
– Неужели в вас нет ни капли романтизма? Не будьте настолько современной, Флер!
Он вышел на берег и остановился в ярде от нее.
– Уходите!
– Флер, я люблю вас, Флер!
Она слегка усмехнулась.
– Приходите, если я не получу того, чего желаю.
– А чего вы желаете?
– Спросите кого-нибудь другого.
– Флер, – сказал Монт, и его голос прозвучал странно, – не смейтесь надо мной! Даже подопытный пес имеет право на человеческое обращение, прежде чем его зарежут.
Флер покачала головой, ее губы дрожали.
– Вы напугали меня, не делайте так больше. Дайте сигарету.
Он дал, поднес ей огонь и тоже закурил.
– Вообще-то я не любитель нести чушь, но вы, пожалуйста, вообразите себе всю ту чушь, которую обычно говорят влюбленные, да еще прибавьте к ней всю особенную глупость, которая есть во мне.
– Спасибо, вообразила. Доброй ночи!
Несколько секунд они стояли друг против друга в тени цветущей акации, которую ярко освещала луна. В воздухе между ними клубился сигаретный дым.
– Итак, Майкл Монт – первый от конца? – сказал он.
Флер резко повернулась к дому. Ступив на газон, она посмотрела назад: Майкл Монт размахивал руками, ударяя по собственной голове и по залитым лунным светом цветкам акации.
– Прекрасно! Прекрасно! – донесся до Флер его голос.
Она только передернула плечами. Слишком много у нее было собственных забот, чтобы помогать ему! Дойдя до веранды, она внезапно остановилась. За письменным столом в гостиной сидела мать. В ее лице не было ничего примечательного, кроме абсолютной неподвижности. Но какой несчастной она казалась! Поднявшись по лестнице, Флер помешкала у двери своей комнаты. Было слышно, как отец снова и снова мерит шагами галерею. «Да, – подумала Флер, – прекрасно! Ах, Джон!»
X
Решение
Когда Флер ушла, Джон уставился на австрийку. Это была худая женщина, которая, судя по озабоченному выражению потемневшего лица, одно за другим потеряла все маленькие блага, какие некогда дала ей жизнь.
– Не будете чай? – спросила она.
– Нет, в самом деле не нужно, спасибо, – пробормотал Джон, уловив в ее голосе разочарование.
– Толко маленькая чашка, уже готов. Маленькая чашка и сигарета.
Флер ушла. Теперь его ожидали долгие часы сожалений и нерешительности. Он через силу улыбнулся.
– Ну хорошо. Спасибо!
Австрийка принесла маленький чайник, две чашки и серебряную сигаретницу на маленьком подносе.
– Сахар? У мисс Форсайт много сахар. Она покупает и мне, и моей подруге. Мисс Форсайт – очень добрая леди. Я счастлива служить ей. Вы есть ее брат?
– Да, – ответил Джон, затягиваясь второй сигаретой в жизни.
– Очень молодой брат, – сказала австрийка с короткой беспокойной улыбкой, напомнившей ему виляние собачьего хвоста.
– Могу я и вам налить? – предложил он. – Вы присядете?
Она помотала головой.
– Ваш отец – очень хороший человек. Самый хороший старый человек, какой я видела. Мисс Форсайт рассказала мне все про него. Ему лучше?
Ее слова прозвучали для Джона как упрек.
– О да, я думаю, все хорошо.
– Я рада увидеть его опять, – сказала австрийка, прикладывая руку к груди. – Он имеет очень доброе сердце.
– Да. – И снова Джону послышался упрек.
– Он никому не давал хлопоты, и улыбка такая ласковая.
– Верно подмечено.
– Он порой так забавно смотрел на мисс Форсайт! Я рассказала ему вся моя история. Он отшень зюмпатишный! А ваша матушка? С ней хорошо?
– Да, вполне.
– Он имеет ее фотография на комоде. Отшень красивая.
Джон залпом выпил чай. Озабоченное лицо австрийки и ее слова были для него как первый и второй убийца в «Макбете».
– Спасибо, – сказал он, – мне пора идти. Могу я… могу я вам это оставить?
Неуверенной рукой положив на поднос десять шиллингов, он направился к двери и, услышав, как австрийка ахнула, быстро вышел. Времени действительно оставалось мало. Он поспешил на вокзал Виктория, вглядываясь по пути в лицо каждого встречного и, как все влюбленные, надеясь на невозможное. По прибытии в Уортинг Джон отправил свой багаж дальше пригородным поездом, а сам пешком пошел в Уонсдон через горы, ожидая, что прогулка разгонит его болезненную нерешимость: он будет энергично